— А понтоны-то тебе, Петр Иванович, понадобились зачем? Ведь в степи не речка, а ручейки, их, чаю, войско и в брод перейдет, не замочив штаны?

Ванька Бутурлин и Алешка Шеин на шутку своего главнокомандующего весело рассмеялись. Гордон вспыхнул было от гнева, но собрался, взял себя в руки и терпеливо разъяснил и большим и малым воеводам:

— Я не через речки понтоны хочу наводить, княже, а через Гнилое море — Сиваш. Там, как пленные татары сказывают, такие ветры гуляют, что иногда почти всю воду с Сиваша сгоняют. Вот через Сиваш войско, в обход Перекопа, может налегке переправиться, а затем и понтонный мост соорудить и перевести артиллерию и обоз.

Князь Василий был вынужден признать про себя, что сей замысел старого вояки имеет смысл, но от своего плана решил не отступать:

— Да ведь такую тяжесть, как понтонный мост, за собой тащить — значит, генерал, весь поход зарубить. И нечего нам Перекопа бояться. Те же лазутчики докладывали, что Перекоп — крепостца старая, укрепления обветшали, пушек все ничего. А у нас семьсот орудий. Да они одним залпом обрушат перекопский вал. Верю, пойдем через степь со скоростью, возьмем Перекоп! — С тем князь Василий и распустил совет.

А вскоре пришло известие, что крымский хан уже в Буджаке и удаляется на Дунай, на соединение с турками. Путь на Крым был свободен, и многочисленное московское воинство выступило в поход. Поначалу шли скоро шестью колоннами. Рассыпавшись по зеленой степи, весело гарцевала дворянская конница. Правда, гарцевали, как заметил князь Дмитрий, летавший по приказу большого воеводы с фланга на фланг, только сами дворяне на добрых конях, а их холопы, как правило, сидели на неважных лошадках. И совсем уже на клячах восседали 30 тысяч рейтар и копейщиков-мужиков из поселенного войска. Уходя в поход, мужики ехали на тех же рабочих клячах, на которых пахали землю.

— Как бы легкоконные татары не опрокинули это лапотное воинство? — поделился своей тревогой князь Дмитрий с другими стольниками.

— Какие там татары? Хан-то к Дунаю ушел! — рассмеялся известный хохотун и выпивоха Ванька Бутурлин.

— Да ведь силы-то крымцев нам в точности неведомы, наверняка часть орды хан у Перекопа оставил! — тем же вечером Дмитрий Михайлович высказал свои сомнения.

В этом походе старший Голицын часто призывал младшего в свой шатер.

«Князь Дмитрий братец хотя и двоюродный, но все одного голицынского корня. Такой не подведет!» — думал, должно быть, фаворит о Дмитрии Михайловиче.

И потом, беседовать с братцем было приятно, потому как учен и начитан он, почитай, не менее самого Василия Васильевича.

— Ты что же, Дмитрий, думаешь, мне мой воеводский чин глаза застил и я сам не вижу, что наша конница ни на что не годится, даже супротив легкоконных татар не устоит. Вся надежда у меня-тут на пушки и ружейный огонь — сие татарам не по зубам. А насчет того, что хая часть орды в степи оставил, ты, братец, пожалуй, прав — про то надобно спроведать. Скачи-ка поутру в Сторожевой полк, передай Гордону и Шеину, пусть вышлют казаков в разъезды с тем, чтобы взять в степи хотя бы одного татарина в плен! — С тем великий воевода и отпустил своего братца-стольника.

И на рассвете князь Дмитрий с полусотней казачков-донцев скакал по нарядной майской степи, с ее буйным весенним цветением. Трава уже вымахала почти в полный рост, недавно прошли дожди, и пожары еще не случались. Войско действительно шло пока по прохладе.

В скачке обвевал свежий ветерок, прилетевший, должно быть, с Черного моря, холодил кожу. Дмитрий с удовольствием подставлял лицо нежданному свежему ветру. Что, казалось, лучше, чем скакать вот так в свои двадцать пять лет по нарядной степи, когда над тобой стоит высокое голубое небо и ты чувствуешь всю силу молодого тела? В походе князь Дмитрий загорел, окреп, и такими далекими казались сейчас все московские придворные козни и заботы.

В Сторожевой полк примчались, когда солдаты еще ели свою утреннюю похлебку.

Дмитрий Михайлович легко разыскал штаб Гордона и вскоре стоял уже перед генералом.

— Так большой воевода ждет «языка»? Что же, князь, могу его порадовать! Мои черкасы столкнулись вчера с татарским разъездом и взяли пленного. Сейчас Алексей Семенович с него допрос снимает. А впрочем, вот и сам второй воевода.

Шеин и впрямь был уже у генеральского шатра, но по-необычному встревожен и бледен. На Дмитрия Михайловича он даже внимания не обратил, сразу кинулся к генералу:

— Беда, Петр Иванович! Татарин на третьей пытке признался, что идет на нас старший сын ханский Нуреддин Калга со всей своей ордой. И войска у него будет тысяч тридцать. Что делать-то? — Шеин был в явной растерянности.

— Как что? — То что для Шеина было в новину, для Патрика Гордона было привычным делом. — Прикажи трубить боевую тревогу, строй каре, огороди его телегами, выставь пушки!

И скоро запели над лагерем горны, затрещали барабаны, солдаты бросали свои котелки и хватались за ружья, офицеры матерились, давая команды, из обоза тащили телеги и повозки, тысячи людей, казалось, бестолково суетились по всему лагерю.

Но не прошло и часа, как каре было построено, пушки выставлены, и, укрывшись в крепости из телег и повозок, Сторожевой полк изготовился встретить огнем неприятеля, который не заставил себя ждать.

Сначала на горизонте возникло облако, которое затем выросло в темную тучу, но то была не туча, а тридцатитысячная конница Нуреддина Канги; страшный вопль «Алла!» огласил все поле сражения, и тысячи стрел полетели в русский лагерь. Но прошли времена Батыя и Золотой Орды, когда не выдерживали бешеной атаки татарской конницы русские полки.

По знаку Гордона ударили картечью пушки, плюнули в лицо татарской конницы ружейные залпы, и завывающая орда отхлынула и словно растворилась, яко степное видение. И снова высоко сияло голубое небо, и пороховой дым все таял в его просторах.

— Слава богу, вовремя укрылись и отбились! — перекрестился Гордон, все сражение так и простоявший у своего шатра. — А ведь не построй мы каре, застигни они нас за завтраком, перебили бы всех, как это по-русски, как пить дать порубили! — За тридцать лет службы в России Патрик Гордон полюбил русские присказки.

— А вот казачки и еще двух пленников волокут! — развеселился Шеин, обратясь к Дмитрию Михайловичу, в котором он наконец признал родственника большого воеводы. — Этих татар забирай, князь Дмитрий, к нашему главному воеводе.

— А где же тот третий, с коего вы допрос чинили? — поинтересовался было Дмитрий Михайлович, но Шеин только рукой махнул:

— Сломался он, под пыткой, бедняга, умер! Да на что тебе, третий, я из него, ей-ей, все вытянул. Бери-ка лучше новых гололобых и вези их в Большой полк.

— И впрямь, князь, скачите назад к воеводе! Известите обо всем, что видели. И передайте ему мой совет: пусть немедля стягивает все колонны. Не то, чаю, Нуреддин Калга обойдет наше войско по степи и атакует с тыла! — напутствовал Гордон князя Дмитрия.