на грани краха. Единственное эффективное средство, к которому прибегает режим, – хирургическое, часто насильственное удаление у граждан фантазии. Операция, равносильная лоботомии, имеет разрушительные последствия для личности и поведения человека («человекообразные тракторы», как называет их Д-503 [264]). Замятин как будто говорит: если утопия продолжит существовать, ее обитатели перестанут быть похожими на нас.

Первые читатели и слушатели Замятина, конечно, не были введены в заблуждение: роман быстро сочли подрывным, и его публикация была приостановлена. В некотором смысле работа по социальной организации в Едином Государстве оказалась выполнена даже слишком хорошо. В поисках утопии мы натолкнулись на антиутопию. Проблема утопии, как ее изображает Замятин, заключается не столько в материальных ресурсах или политическом контроле, сколько в человеческой нормальности. Например, Д-503 начинает отходить от верноподданического образа мысли и прислушиваться к революционерам, когда замечает в себе некие симптомы, которые считает признаками психического расстройства. Он начинает видеть сны, мыслить несвязно, ассоциативно, эмоционально и разумно. Он отправляется в Медицинское Бюро и, к своему ужасу, узнает, что у него есть «душа» и это совершенно неизлечимо. Хуже того, вскоре он начинает замечать те же симптомы у других. Врач говорит ему, что в городе началась эпидемия болезни «душа». Д-503 приходит к вполне предсказуемому выводу, что этим же страдают практически все нумера [277]. Суть, конечно, в том, что именно таких людей мы сочли бы совершенно здоровыми. И второе: само наличие болезни, будь то телесной или психической, говорит о том, что в утопическом окружении не все благополучно. Поскольку нумера на самом деле психически здоровы, их диагноз показывает, что они находятся не там, где им стоит быть. Если мы не можем чувствовать себя благополучно в утопии, то какая от нее польза?

Акцент на человеческой природе, в данном случае в форме психической нормальности, подчеркивается, когда Единое Государство принимает радикальные меры по «экстирпации» фантазии. Как и в большинстве случаев столь частого в научной фантастике конфликта между утопическим обществом и фантазией, эта Операция, по-видимому, основывается на трех соображениях. Первое: фантазия – источник неизбывного противостояния социальной организации. Второе: фантазия как будто имеет органическую основу, а следовательно, может быть подвергнута медицинским процедурам. И наконец, главное: фантазия каким-то образом тесно связана с самой сутью того, что мы считаем человеческой природой. Экстирпируйте ее, и социальная инженерия человека значительно упростится.

Но что мы потеряем, если нам удалят фантазию, не говоря уже о том, что может повлечь за собой эта Операция? Наша деятельность в значительной части сопряжена с вымыслом – это повествования разного рода, спекулятивное и абстрактное мышление, игры, сны и мечты [Kernan et al. 1973: 4–6]. То же можно сказать в защиту фантазии: ведь она, как и сновидения, каким-то образом необходима для психического здоровья, если не для самой жизни. Что касается ее биологической основы и связи с тем, что мы считаем человеческой природой, то собственно универсальность и архаичность фантазии наводят на мысль, что она, как и физиология, служит одновременно продуктом и механизмом эволюционного развития. Согласно той же логике, очевидно, что для ее существования есть веские причины, иначе ее бы просто не существовало. Рассматривая, как различные когнитивные предрасположенности – или, по выражению Туби и Космидес, механизмы, специфичные для предметной области, – выражены в тексте романа Замятина, мы выдвинем ряд гипотез об эволюции нашей способности создавать произведения искусства, в том числе фантастические повествования, такие, как «Мы».

Говоря о фантазии, необходимо провести важное разграничение. На одном уровне фантазия систематически функционирует как когнитивный инструмент, например в случае осознанных рассуждений. Ее диапазон практически неограничен и позволяет нам вообразить несуществующее, например утопическое общество, изображенное в «Мы». Она помогает нам планировать или предвидеть то, что может произойти. В жизнеспособном произведении искусства, таком, как «Мы», преимущественно рациональный уровень фантазии подвержен глубокому воздействию ее биологических субстратов. Генетически обусловленные побуждения, движимые в конечном счете естественным отбором, ограничивают диапазон и характер фантазий, которые с наибольшей вероятностью нас заинтересуют: именно ими определяются наши эмоциональные реакции на вымысел. Хотя на уровне систематического функционирования мы можем представить себе все, что угодно, эволюционная психология раскрывает нашу склонность сосредотачиваться на одних и тех же темах, которые, что примечательно, составляют весьма ограниченное ядро фантастической литературы.

В утопических произведениях неизменно уделяется большое внимание таким вопросам, как секс, размножение, агрессия, выбор жены или мужа и взаимный альтруизм. Это «человеческие проблемы», которые сегодня наиболее продуктивно анализируются эволюционистами просто потому, что они теснейшим образом связаны с первостепенным вопросом репродуктивного успеха. В этом нет ничего удивительного. Свободная от эмпирической необходимости, фантазия порождается разумом и работает на разум. Если разум – продукт биологической эволюции, то таковым должна быть и фантазия (см. [Rabkin 1983]).

Промежуточные механизмы диалектики «генетическая биология – эмоциональная реакция – фантазия» пока недоступны для объективного исследования. Однако мы можем проследить таксономию отдельно взятой фантазии, в данном случае романа Замятина, до причин, которые, как мы можем предположить, лежат в ее основе. Следует, однако, учесть еще одно различие между взаимодополняющими слоями фантазии. Систематические размышления, как правило, открывают нам то, что мы ожидаем найти, тогда как неконтролируемая, то есть спонтанная фантазия зачастую сообщает нам больше, чем мы ожидали узнать, особенно о самих себе. В этом и заключается великое предвидение замятинского романа о будущем первого крупного по замыслу утопического государства. Благодаря работе фантазии писатель сумел предугадать будущие события лучше, чем настоящие политики и планировщики. Как мы увидим, утопическая фантазия Замятина соответствует бессознательным структурам, о которых в 1920 году не было известно. Между тем Советский Союз можно рассматривать как порождение неконтролируемого философского дискурса. Хотя изначально система во многом основывалась на принципах рациональной социальной справедливости, вскоре она достигла противоположной крайности: сталинские чистки, печально известный ГУЛАГ и, наконец, торжество посредственности в период застоя. Полагаясь на фантазию, художественная литература, подобная «Мы», более результативно задействует способность познавать реальность: роман показывает, как с точки зрения когнитивной эффективности художественная мысль способна значительно превзойти философское исследование. Напомню, что если эволюционная психология верна, то она одинаково верна для всех биологических видов: и для тех, кто не обладает способностью к философской диалектике, и для того единственного, который этой способностью обладает, но, к счастью или к сожалению, редко ею пользуется по назначению. Согласно дарвинистской теории, поведение по большей части имеет бессознательную основу и достаточную степень успешности, чтобы обеспечить собственное выживание. Поскольку достоверной альтернативной гипотезы не существует, мы можем больше доверять художественной интуиции, поскольку она проистекает из этих же способностей. С величайшей чуткостью относясь к человеческой природе, Замятин сумел создать в романе ее