проявляются в нашей склонности к сотрудничеству, более того, в самом общественном договоре, символом которого служат идеализированные собрания за обеденным столом. В третьей главе рассматривается еще одна важная особенность социальной психологии – то, как харизма, которую мы приписываем вождям, способствует организации общества. Далее мы поговорим о том, как математические образы в романе выявляют наш дискомфорт от рационального мышления, возникновение которого, как мы предполагаем, было относительно недавним событием в нашей эволюционной истории. Поскольку разум и логика часто считаются атрибутами утопических замыслов, это открытие еще раз поясняет, почему наша психика плохо подходит для высокоорганизованной социальной инженерии. Затем мы обратимся к областям сознания с более высокой сопротивляемостью к социальному контролю. В пятой главе нам на помощь придет психология развития, чтобы объяснить непреходящую потребность человека в юморе и игре – поведении, которое в конечном счете разрушает любые утопические планы. В следующей главе я приведу массив заслуживающих особого внимания образов, связанных с саморазрушением, чтобы продемонстрировать, как мазохизм путает карты социальной инженерии – примерно то же происходит в «Записках из подполья» Ф. М. Достоевского. На основании тех же доказательств я, несмотря на свойственное эволюционистам скептическое отношение к психоанализу, выдвигаю предположение, что концепция Фрейда о воле к смерти согласуется с естественным отбором. В седьмой главе будет рассмотрен распространенный конфликт между семейной политикой утопии и поведенческими универсалиями в сфере секса и репродукции – проблемами, которые лишь в редких случаях не вызывают повышенного интереса и не ведут к иррациональному поведению. Далее следует глава, в которой рассматриваются явления, связанные с вегетативной нервной системой, – совокупность непосредственных реакций, таких как притяжение и отвращение, которые, как представляется, часто возникают помимо сознательных умственных процессов, не говоря уже о контроле. В предпоследней главе исследуется тип людей, более восприимчивых к жизни в условиях социальной инженерии, страдающих синдромом Аспергера, – поразительное предвосхищение психологических открытий, сделанных лишь десятилетия спустя. И в завершение исследования мы обратимся к проблемам творчества, к удивительному вниманию, которое уделено в тексте практике письма как форме самовыражения, и последующему развитию личностной идентичности, как оно изображается в утопической литературе. Хотя «Мы» Замятина используется как репрезентативный, по сути архетипический случай, я постоянно сравниваю его с другими утопическими произведениями. Некоторые выводы будут основываться не только на самом тексте, но и на тщательном изучении обширной научной и художественной литературы, посвященной этому роману.

Наше растущее понимание человеческой природы во многом объясняет, почему важно не только то, что жизнь в утопии скучна, но и другой факт: что скучна сама утопическая фантастика. Эмоции вырабатываются у нас по причинам, которые по крайней мере когда-то были вескими. Как утверждает Тёрнер, наше влечение к красоте в целом соотносится с биологической жизнеспособностью, и это, как правило, побуждает нас к более здоровому образу жизни [Turner 1991]. Например, приверженность охотников-собирателей к блужданию по обширной территории может быть связана с отвращением к скуке, которое, по-видимому, побуждало наших предков закреплять за собой свои проверенные ресурсы и отправляться искать новые. Мы в чем-то ведем себя сходным образом и сегодня, когда путешествуем в космосе, открывая его новые области, что можно сравнить с «путешествием» читателя по тексту в поисках развлечения. Весьма важно, что именно избегание скуки стоит во главе угла всего современного искусства. И примечательно, что жанр вымышленной утопии в последнее столетие почти полностью уступил место антиутопическому нарративу – просто потому, что последний гораздо интереснее, а порой бывает и вовсе захватывающим. Таким образом, факт, что мы признаем «Мы» эстетическим шедевром, исключительно важен. Конечно же, стремительно развивающийся сюжет, с его политическими интригами и сексуальным соперничеством, вызывает что угодно, кроме скуки, – утопия вытеснена антиутопией. Это и есть литературная «гедонистическая» награда, которую читатель получает за то, что встает на защиту своей человеческой природы.

Остается еще один вопрос, который необходимо поднять, прежде чем мы отправимся в путь по островам когнитивной структуры «Мы». Текст не просто отсылает читателя к нашей общей человеческой природе – человеческое проявляется в тексте. В начале романа Замятин представляет нам Д-503 как крайне неловкого и ненадежного рассказчика. «Неужели Д-503 имеет в виду именно то, что говорит?» – этот вопрос, несомненно, должен возникнуть у каждого читателя. По мере того как главный герой начинает разбираться в собственной психике и обнаруживает намеки на свой в значительной степени неизменный набор психологических склонностей, он на глазах становится более человечным, правдоподобным и отзывчивым. По сути, роман воздействует, то есть становится жизнеспособным текстом, привлекая и удерживая наше внимание, отчасти потому, что автору удалось изобразить в нем правдоподобную личность. Как это бывает с персонажами других великих литературных произведений, мы начинаем чувствовать, что знаем Д-503, что если бы мы встретили его за пределами книги, то опознали бы даже в современной одежде. Важнейшим знаком нашего соучастия в тексте служит то, что мы начинаем чувствовать эмпатию по отношению к герою. Это происходит потому, что мы обнаруживаем у него все больше тех же черт, которыми обладаем сами. Выясняется, что он один из нас, потому что у нас с ним одна и та же человеческая природа. И, как показано в романе и непосредственно текстом романа, мы всегда будем стремиться узнать, что значит быть человеком, быть «нами». Гены могут работать на ограничение нашей человечности, но они же обеспечивают высшую гарантию нашей человеческой природы.

Глава 2

Общий стол в утопии

1. Семейный отбор и утопия

В обширнейшей литературе, посвященной «Мы», едва ли не чаще всего цитируется отрывок, где Д-503 описывает ежедневные трапезы. Здесь в микрокосме дана самая суть социальной инженерии в гиперболизированном представлении Замятина:

Каждое утро, с шестиколесной точностью, в один и тот же час и в одну и ту же минуту, – мы, миллионы, встаем, как один. <…> // сливаясь в единое, миллионнорукое тело, в одну и ту же, назначенную Скрижалью, секунду, – мы подносим ложки ко рту… [147].

Этот короткий эпизод не играет важной роли в драматических событиях романа, но описанием высокосинхронизированного приема пищи Замятин задевает читателя за живое. Одно из подчеркнуто человеческих занятий – совместное принятие пищи – здесь напоминает фабричную конвейерную ленту. Как и в других сценах романа, Замятин высмеивает моду на идеи американца Ф. У Тейлора, изучавшего рабочее время и движения во время труда с целью повышения эффективности производства. В годы после Октябрьской революции «тейлоризм» стал особенно популярен среди организаторов коммунистического производства. На советских предприятиях планировалось ввести аналогичную систему, чтобы труд рабочих был подобен