Все мои «примочки» последних лет тебе известны досконально. Я была дурой — делилась с тобой своими страхами и мыслями. Впрочем, что толку? Ты выбросила из головы то, что тебе невыгодно.

Но ты не можешь не помнить, как я говорила о любви к людям, о том, что очень раскаиваюсь в своих подростковых недобрых мыслях и словах (кстати, под твоим мракобесным влиянием!), что чувствую себя виноватой и больше никогда ни на кого не злюсь, никого не ненавижу, жалею людей, уважаю… Скажешь, что этого не было между нами? Вот этих разговоров, моих слёз, моего раскаяния? Неужели солжёшь?

Впрочем, зачем я спрашиваю? Конечно, солжёшь. Ты уже лжёшь своими книгами — одной за другой. Ты с их помощью сводишь счёты со мной — той девочкой. Ты старательно игнорируешь всё, в чём я признавалась тебе в последние годы. Тебе плевать на мою боль и на моё доверие тебе! Ты всё растоптала и изгадила. Во имя литературы? Да ни фига. Литература для тебя в данном случае — способ свести со мной счёты. Ты взяла литературу наперевес, как оглоблю, и лупишь меня ею по башке со всей дури. Это настолько очевидно, ма, что даже страшно.

И странно мне, что ты не боишься земли, которая может взорваться у тебя самой под ногами. Столько злости, ма, столько непрощения… столько желчи… боже, как ты выдерживаешь такой наплыв желчи?

И, наконец, то, от чего у меня на самом деле дух захватило! Тема любви… Помнишь, как я рассказывала тебе, что значит для меня человек, который сейчас рядом? Которого ты ненавидишь, пожалуй, больше, чем меня. Помнишь, как я рыдала у тебя на плече лет пять назад, рассказывая, что никаких чувств к мужу у меня больше нет, и я задыхаюсь от… нелюбви, которая душит меня? Тогда ещё близко никого в моей жизни не было. Хотя, да, я искала. Я обычная женщина, ма, такая же, как твои бесконечные персонажи. Только, наверное, честнее. Я откровенно признаюсь: да, я хотела и искала любви! Той самой любви, которую ты лицемерно воспеваешь в каждой своей книге. Твои вымороченные персонажи разводят слюни и сопли и демонстрируют картонные страсти, но когда к тебе поговорить об этой самой любви приходит дочь, ты вываливаешь её чувство в дерьме и благовестишь на весь свет о том, какая подлая, развратная и шлюховатая у тебя выросла дочка. Про мою любовь ты почему-то не слышишь. Не хочешь ни слышать, ни знать. Зато у твоей розовой героини разговор с её мерзкой тварью-дочерью о любви выглядит так, то есть с точностью до наоборот, чем у нас с тобой:

«— Вот возьми и скажи мне, дуре, — кричит Соня, — она что, на самом деле существует, любовь?

— Замолчи, — тихо сказала мать, удивляясь, чего это ее колотит, будто она на обрыве, и еще одно Сонино слово и она — раз, и с концами вниз головой».

Да, ма, да, именно так и было — какое попадание! От твоих злых и грязных слов о моей любви я чувствовала именно это: мне казалось, что я лечу в пропасть с обрыва, а толкнул меня туда самый близкий и родной человек — мать. Ты вываляла мою любовь в такой грязи, что мне после разговоров с тобой об всём происходящем реально становилось плохо… Ещё не зная моего избранника, не познакомившись с ним, ты выдала мне до омерзения знакомые клише злобных и завистливых баб, которые мелют языками о «богатеньких», нашедших себе жён помоложе, то есть — купивших себе молодуху (это я-то молодуха в свои под 40, с пятнадцатилетней дочерью?) и об этих самых молодухах — прожжённых шлюхах, ищущих лёгкой жизни. Тебя не останавливали ни мои горячие слова о нашей духовной близости, ни о его необыкновенной нежности и заботе… ни мои уверения, что мне сроду в жизни не было так легко и интересно с кем-то еще, ни мои сияющие от счастья глаза. Ты злилась. Злилась и ненавидела.

Я тебе говорила о том, что любовь есть, я теперь точно это знаю! А ты меня ехидно спрашивала, запишет ли он на меня купленную для нас квартиру. Я спотыкалась, терялась, не знала, что отвечать… потому что не об этом были наши с ним думы тогда: мы строили новую жизнь, искали способы минимизировать трагедию (ха, тогда я думала, что трагедию!) для моего бывшего мужа, каждый день по много часов говорили о моей дочери — как всё сделать лучше для неё, как не испортить ей жизнь. Говорили о вас, о моих родителях: как устроить лучше вашу с ним встречу… А ты интересовалась, на какие шиши можно рассчитывать да что мне с этого перепадёт. Но в своей книге ты, как опытный шулер, передёрнула карты, и твоими словами заговорила дочь. А «святая» мать не могла слышать страшные и циничные дочкины реплики о любви, которой и не существует по её мнению. Мать страдает, ах, плачьте, люди добрые, над поруганной святостью старшего поколения! Как гнусно, лживо, лицемерно! Всё-таки по этим делам ты мастер: лицемерить и передёргивать. Читатели тебе поверили? Замечательно! Все наши близкие-родные — тоже? Браво!

В этой же книге есть ещё один твой новый рассказец — и всё в ту же дуду. Теперь уже герой — мужчина, у которого неудачная дочь (естественно!) и очень удачный сын (ну, разумеется!). То есть, даже не сын, а пасынок, да к тому же сын женщины, которая старше — ну, какие ещё могут быть сомнения, что речь опять и снова о нас, о нашей семье! Ты никак не можешь отрешиться и воспарить, ма, какой же ты, к чертям, творец? И вот буквально один абзац из этого рассказика, где герой размышляет о себе и своей семье:

«Какой он оказался умный, что взял тогда, в другие, строгие к отклонениям времена, женщину на восемь лет старше, да еще и с ребенком. Вон сидит ребенок-бугай, глушит белую по-черному, но компьютерщик классный, в десятке лучших в Москве, в самом «Газпроме». Загородный дом, две машины и все полагающиеся прибамбасы. Дочь Настя исходит завистью: ее муж — рядовой врач, а сама она никто и звать никак. Всю жизнь хочет обдурить судьбу и словить удачу задаром, нашармачка. Теперь вот при живом муже ищет в Интернете богатого иностранца. Но клева нет».

Глушит белую по-чёрному — это правда про братика моего единоутробного. И глушит, и глушит уже много лет, даже семью с работой на этом потерял. И с чего ты взяла, что он классный специалист? Это он тебе сказал? И ты поверила? Да он уже давным-давно и квалификацию свою пропил, и знания, если они у него были. Но этого ты про своего любимца никогда не скажешь, не напишешь. Весь мир должен знать, что твой сын — самый успешный, умный и прекрасный мужчина не планете. А что пьёт — так кто ж из настоящих русских, талантов и умниц, не пьет? Нормально.

А вот Настя — никто и звать никак. Чего бы она ни добилась в этой жизни, где бы ни работала, чем бы ни занималась. Даже если она — главный редактор журнала — мы это проигнорируем, журнальчик-то маленький. Это же фигня — правда, ма? Ты никогда не уважала ни одну из моих работ — ни редактором, ни ведущей эфира на радио, ни главным редактором. Всё это казалось тебе ерундой и просто приятным моим времяпрепровождением. Неважно даже, что за это неплохо платили. Я всё равно оставалась для тебя пустым местом. Той, которая хочет исключительно пилить ногти и лежать на диване. Для тебя существовал только такой образ дочери и другого ты не принимала, не видела. Я могла в лепёшку расшибиться и стать Римским папой, но и это на тебя не произвело бы впечатления. Ты нашла бы, где подвох, почему я не то, за что себя выдаю и всё равно презирала бы меня и мою деятельность.