Мои губы лишь чуть коснулись его кожи, а руки на шее разомкнулись, и одна, передвинувшись чуть повыше и погрузившись в теплую густоту его волос, позволила второй соскользнуть на его грудь и продолжить скольжение вниз, ощущая каждую мышечную неровность его тела и отдавая свою заряженную несколькими днями разлуки энергию и теплоту.

— Во сколько нам там надо быть? — заговорщицки тихо спросила я.

— Ты чудесная, — сказал он. — Я так соскучился. — Он все же наклонился, и его губы нежно и влажно пробежали по моей шее. — Но нам надо ехать, мы не можем опаздывать.

— Ну на секунду, — прошептала я. Он покачал головой.

— Нам надо ехать, — повторил он.

Я опустила руки и отступила на шаг.

— Вот. Вот он, пример прагматичной Америки. Вот о чем меня предупреждали бдительные товарищи, — громко сказала я и, резко сменив тему, развела руками и сказала: — Но мне действительно нечего надеть. Я не знала, что этот вечер такой важный, ты мне не сказал. Впрочем, если бы я и знала, мне все равно нечего надеть.

Я не кокетничала, с одеждой действительно приключилась обычная беда. Я ходила от гардероба в ванную и назад к гардеробу раз десять, вытаскивая разные, заведомо обреченные юбки, кофточки и рубашки, потом снова шла в ванную примерять их, ища хоть какую-нибудь разумную комбинацию.

— Ну все, сказала я обессиленно и в отчаянии рухнула на кресло, — я никуда не поеду.

— Ну что такое? — как бы успокаивая ребенка, проговорил Марк.

Все это время он терпеливо, хоть и с интересом рассматривал жалкие результаты моих тщетных изощрений.

— Ты же видишь, мне нечего надеть.

— Тебе сколько лет? — вдруг неожиданно спросил Марк. «Кстати, — подумала я, — а ведь он действительно не знает моего возраста. Ведь он никогда не спрашивал, а я не говорила».

— Скоро двадцать два, — настороженно созналась я. — Это много или мало?

Он улыбнулся, по-моему, от удовольствия.

— Это мало, — заключил Марк. — Это настолько мало, что ты можешь вообще ничего не надевать, — попробовал пошутить он.

— Так ведь холодно будет, — заканючила я.

— Тогда надень вот ту черную юбочку, которую ты примеряла, эту блузку с декольте и белый пиджак. Самой юной после тебя женщине будет лет на двадцать больше. Ты в любом случае вне конкуренции.

— Ты чего? Юбка короткая слишком.

— Нормально, — одобрил Марк. — У тебя красивые ноги. Поверь мне, все только на тебя и будут смотреть. У тебя туфли на каблуках есть? — спросил он.

— Недооцениваешь, значит, — надменно произнесла я и, подумав про единственные туфли, которые купила еще перед отъездом из Москвы, добавила с вызовом: —Не иметь туфель! До такого я еще не опустилась! Но всю ответственность за мои голые коленки ты берешь на себя, — погрозила я ему пальцем, собирая указанные вещи и направляясь в ванную.

— Беру, беру, — с готовностью крикнул он мне из комнаты.

— А краситься можно? — крикнула я в ответ.

— Обязательно, — откликнулся он. — Только быстро, а то мы действительно опоздаем.

— Ну вот где я все компенсирую, — сказала я себе, подходя к зеркалу.

Когда я вышла из ванной, одетая и накрашенная, я встретила теперь уже его изумленный и оттого еще более лучистый взгляд, и он сказал почти серьезно:

— Может, действительно никуда не поедем?

— Нет, — ответила я решительно, — у тебя был шанс, ты его упустил. Теперь я хочу на бал.

Мы спустились вниз, и Марк открыл ключом низенькую дверцу «порше».

— Это твоя машина? — почти выкрикнула я, делая ударение на каждом слове.

Он опять смущенно улыбнулся, как тогда, когда зашел в мою квартиру.

— Так ты, оказывается, буржуеныш, — сказала я и поняла, что прозвучало не так задорно, как я хотела того. — Вообще, я про тебя ничего не знаю. Ты кто? Неаполитанский принц, который инкогнито соблазняет молоденьких девочек?

— А что, если принц, ты меня больше любить будешь? — неуклюже увернулся он от моего проницательного вопроса.

— Я всегда говорила, что принцы самые закомплексованные люди на свете, — я выдержала небольшую паузу. — После принцесс, конечно.

Я вдруг подумала, что ведь на самом деле про него ничего не знаю. Ни что он делает, ни чем зарабатывает. «Но, — одернула я себя, — какое это, в конце концов, имеет значение?»

Мы проехали минут десять молча.

— Я хотела поговорить с тобой, — наконец сказала я.

Я действительно собиралась начать этот разговор в первый удачный момент.

— Помнишь, мы говорили о моей учебе. Ну, о том, что она мне неинтересна? Он кивнул головой.

— Я, как и обещала, думала об этом и решила, что, наверное, в чем-то ты прав.

Он улыбнулся то ли тому, что я думала, как он и просил, то ли тому, что он прав.

— Но вот что меня смущает, и что я хотела спросить. Смотри, — я говорила медленно, как часто говорил он сам, осторожно подбирая слова. — Допустим, ты прав, и мне не надо заниматься тем, чем мне не нравится, но, смотри, сейчас я уверена, что, когда закончу, я смогу найти работу и зарабатывать. А есть куча профессий, которые, — я замялась, — для души, что ли, но для которых нет работы.

— Конечно, ты права, — он согласился сразу, как бы не раздумывая. — На некоторые специальности спрос больше, да и оплачиваются они лучше, чем другие. Однако здесь есть хитрость, не такая уж, впрочем, хитрая. Заключается она в том, что человек, который очень хорош в малооплачиваемой работе, в большей мере востребован и соответственно зарабатывает больше, и иногда значительно больше, чем человек, который слаб в своей высокооплачиваемой профессии.

Голос его снова звучал поучительно, как будто он читал лекцию перед подростками, выбирающими тернистую дорогу в жизнь. Но почему-то это не раздражало меня так, как во время нашего предыдущего разговора.

— Сейчас я тебе скажу нечто, что не является социально корректным утверждением и что не очень пропагандируется перед широкими массами...

Я оторвала взгляд от надвигающейся в лобовом стекле дороги и с любопытством перевела его на Марка, так как в принципе я обожала социально некорректные утверждения.

— Творческих людей очень мало на этой земле. Под творческими я понимаю не образованных, не интеллигентных, не эрудированных и даже не способных, даже не талантливых, а именно творческих — тех, кто может что-то придумать, что-то создать, подойти с нестандартной, новой стороны. Короче, кто может творить.

Это не было самым социально некорректным утверждением, которое я слышала в своей жизни, и поэтому я осмелилась спросить:

— Разве в таком случае талант и творчество не одно и то же? Ты почему-то разделил их.