— Хорошо, — перебила его я. — Откуда ты знаешь, что меня ждет неудача? Ты что, считаешь, что я соображаю плохо? Так вот, в качестве информации, я одна из лучших на курсе!

— Малыш, ты только не злись, — сказал он миролюбиво, — мы ведь просто обсуждаем. Я уверен, что ты способная. Более того, ты способнее многих других, которых я знаю. А я знаю много сильных людей.

Я бы подумала, что он шутит, если бы голос его не звучал настолько серьезно.

— Но, видишь ли, когда мы говорим о лучших, в силу входят другие правила. Это как законы Ньютона, которые действительны только на Земле и распространяются на всех, кто здесь находится, но за пределами ее они не действуют. Там, в космосе, властвуют законы Эйнштейна и геометрия Лобачевского, а не Евклида, например.

— Но там нет жизни, как ты говоришь, за пределами Земли, — возразила я.

— Это ты так думаешь, — отмахнулся он от меня. — Так же и среди творческих людей: для них действуют другие законы, —он сделал паузу, подбирая слова, —счастья, гармонии, даже любви — абсолютно другие законы, и конкуренции тоже.

— Ну хорошо, и какие же они, эти законы? — уже скорее саркастически, чем добродушно, спросила я.

Он все так же мягко улыбнулся.

— Все я не знаю, о многих сейчас незачем говорить, но самый простой — тот, о котором мы сейчас спорим, — он опять остановился, опять подбирая слова. — Человек хорош в том, что любит, а любит то, в чем он хорош.

— Это несложно.

— Конечно, несложно, — не понял он моей иронии или сделал вид, что не понял. — Более того, банально, но парадокс в том, что самые простые и банальные вещи как раз из-за своей простоты и ускользают от нас.

Нет, подумала я, все он понял.

— Но я не об этом. Получается замкнутый круг: чем больше ты любишь то, чем занимаешься, тем лучше это делаешь. А чем лучше делаешь, тем больше ты это любишь. В результате человек поднимается над собой, даже над своим талантом, и конкурировать с ним становится сложно.

Теперь я поняла, что меня раздражал даже больше, чем сама тема, его тон. Он говорил со мной, как с ребенком, — поучительно, даже назидательно, — и говорил бы что-нибудь оригинальное, а то, действительно, общие места. Я хотела сорваться на резкость, чтобы закончить наконец этот ненужный разговор, я уже приготовила фразу, но в последний момент все же сдержалась и промолчала. Вместо этого я перешла на еще не забытый московский, более развязный тон.

— Ну ты романтик. Тебе бы все о высоком. Какие там любишь не любишь, тоже мне ромашки! Выжить бы, — вдруг вырвалось у меня в сердцах. — Ты бы посмотрел, где и как я живу, пашу на двух работах, чтоб прокормиться, занимаюсь по ночам, сплю четыре часа!

Меня понесло по-настоящему. Все, что накопилось во мне, вся усталость, разочарование, бессмысленное ожидание чего-то, постоянные ограничения и нехватка — все это из-за дурацкого разговора вдруг наслоилось одно на другое и рванулось из меня, и я не в силах была сдержаться.

— Ты знаешь, когда я последний раз к зеркалу подходила? Когда у меня время было накраситься? — я почувствовала слезу у себя в голосе. — Хорошо еще, что в этой стране и краситься-то не надо, все равно никому дела нет. — Вот уже и на страну покатила, подумала я. — Если бы я родилась здесь, я бы, как ты, думала о высоком, о космосе, о душе, а не о том, как мне за квартиру заплатить и на что зуб, который, сволочь, уже вторую неделю болит, залечить.

Я остановилась, чтобы сдержаться и действительно не расплакаться, очень уж стало жалко себя, особенно из-за этого зуба.

— Ты, Марк, с кем разговор этот затеял? — все же кое-как взяла себя в руки я. — Творчество-шморчество! Ты с друзьями своими йельскими об этом поболтай, а со мной о чем-нибудь более земном, например, где будильник достать, который звонит погромче, чтоб завтра полшестого не проспать. Я наконец замолчала. Он смотрел на меня все то время, что я говорила, смотрел прямо в глаза, уже не улыбаясь, подперев голову рукой и закрыв ладонью подбородок. Взгляд его, став мягким, светился нежно-голубым теплом и, мне показалось, даже нежностью.

Зачем я все это наговорила? Глупо, подумала я.

— Я тебе завтра позвоню в полшестого, разбужу, — абсолютно серьезно сказал он.

Я улыбнулась, это было мило. Хорошо все же, что я не расплакалась, было бы совсем по-дурацки. Мы замолчали. Я постаралась успокоиться и снять с себя напряжение и досаду спора.

— Я понимаю то, о чем ты говоришь, — сказал наконец Марк. — Я знаю это ощущение. Оно вызывается не только эмиграцией, но и многими другими, вообще любыми поворотными событиями.

Лицо его, все так же лежащее на ладони, склонилось теперь ближе к столу, и взгляд сосредоточился на хлебном мякише, который он катал двумя пальцами.

— Видишь ли, — он говорил как бы самому себе, — любой большой шаг в жизни человека есть отступление, которое зачастую приводит к потере. Не только эмиграция, но и рождение ребенка, смена профессии, что еще, наверное, женитьба, — вообще любое значимое движение, которое совершает человек, отбрасывает его назад, каждого по-своему, но все равно отбрасывает, лишает чего-то. Либо привычного стиля жизни, либо интересов, либо системы ценностей, планов, надежд, да чего угодно. В какой-то момент начинает казаться, что потеряны время, силы, что для восстановления, возвращения в исходную позицию потребуется вся длина оставшейся жизни. Но это ошибочное ощущение, и дело даже не в том, кто восстанавливается быстрее, а кто медленнее, а в том, что некоторые выходят из своего отступления в результате более сильными, чем были прежде. То есть они, кто возвращаются, сразу перескакивают прежние, исходные позиции, переходя как бы на новый виток спирали.

— Как Монголия из феодализма в социализм, — перебила я его еще заученным в школе.

Я опять начала злиться: ну зачем он снова возвращается к этой теме?

— Что? — не понял он.

— Нет, ничего, — мотнула головой я.

— Понимаешь, кого-то отступление отбрасывает назад навсегда, а кого-то обогащает и поднимает над теми, кто не знал поражения.

— А поражение-то здесь при чем? Поражения-то вроде не было, — опять съехидничала я.

— Ну ладно, — наконец-то он понял, что разговаривать со мной бесполезно, — давай закончим, пока.

— Да, давай закончим. Только один вопрос, — как бы вдруг спохватилась я.

— Конечно, — согласился наивный Марк.

— Ну-ка, признавайся, сколько детей ты успел народить, и все небось от многочисленных законных жен.

Он пожал плечами, не понимая.

— Откуда же ты так качественно про отступления набрался?

Я вдруг поняла, что скорее злюсь, чем шучу. Он тоже понял это.

— Хорошо, давай закончим, — снова согласился он и добавил: — Ты пойдешь сегодня ко мне?

— Нет, — ответила я, — я лучше сегодня к себе, в свое отступление, а то чего-то не обогащалась давно. Пойдем, а?