невооруженным глазом. Но зрелище, которое в основном привлекало мой взгляд, была Земля, плавающая низко на краю горизонта. Ее диск, вдвое больший, чем у любой звезды или планеты, видимой с Земли, вспыхнул с блеском, подобным блеску Венеры.

– Это действительно прекрасное зрелище, – сказал мой спутник, – хотя для меня оно всегда печальное, из-за контраста между сиянием сферы и темным состоянием его обитателей. Мы называем это "Мир слепых".

Говоря это, он повернулся к любопытному сооружению, которое стояло рядом с нами, хотя я раньше не обращал на него особого внимания.

– Что это такое? – спросил я.

– Это один из наших телескопов, – ответил он. – Я позволю вам взглянуть, если хотите, на ваш дом и проверить на себе те способности, которыми я хвастался. – и, настроив инструмент, он показал мне, куда направить мой взгляд на то, что соответствовало окуляру.

Я не мог сдержать восклицания изумления, потому что на самом деле он ничего не преувеличил. Маленький студенческий городок, который был моим домом, лежал передо мной, казалось, почти так же близко, как когда я смотрел на него из окон моей обсерватории. Было раннее утро, и деревня просыпалась. Молочники совершали свой обход, а рабочие со своими обеденными контейнерами спешили по улицам. Ранний поезд как раз отходил от железнодорожной станции. Я мог видеть клубы дыма из дымовой трубы и струи из цилиндров. Было странно не слышать шипения пара, так близко я казалось находился. На холме были здания колледжа, длинные ряды окон отражали ровные солнечные лучи. Я мог определить время по студенческим часам. Меня поразило, что вокруг зданий царила необычная суета, учитывая ранний час. Толпа мужчин стояла у дверей обсерватории, и многие другие спешили через кампус в том направлении. Среди них я узнал президента Биксби в сопровождении уборщика колледжа. Пока я смотрел, они добрались до обсерватории и, пройдя сквозь толпу у дверей, вошли в здание. Президент, очевидно, направлялся в мою комнату. При этом меня совершенно внезапно осенило, что вся эта суета была из-за меня. Я вспомнил, как получилось, что я оказался на Марсе, и в каком состоянии я оставил дела в обсерватории. Мне давно пора было вернуться туда, чтобы позаботиться о себе.

***

На этом неожиданно заканчивался необычный документ, который я нашел тем утром на своем столе. Я не ожидаю, что читатель поверит в то, что это подлинная запись условий жизни в другом мире, на которые она претендует. Он, без сомнения, объяснит это как еще одну из любопытных причуд сомнамбулизма, описанных в книгах. Возможно, это было именно так, возможно, это было что-то большее. Я не претендую на то, чтобы решить этот вопрос. Я изложил все факты по этому делу, и у меня нет лучшего средства для формирования мнения, чем читатель. И я не знаю, даже если бы я полностью поверил в то, что это правдивая история, которой она кажется, повлияла бы она на мое воображение гораздо сильнее, чем сейчас. Одним словом, эта история о другом мире вывела меня из равновесия по отношению к нашему. Готовность, с которой мой разум приспособился к противоположной точке зрения на Землю, была уникальным опытом. Отсутствие предвидения среди человеческих способностей, недостаток, о котором я раньше едва задумывался, теперь впечатляет меня еще больше, как факт, не гармонирующий с остальной частью нашей природы, противоречащий ее предназначению, – моральное увечье, произвольное и необъяснимое лишение. Зрелище расы, обреченной идти назад, видящей только то, что прошло, уверенной только в том, что прошло и умерло, время от времени посещает меня с печально фантастическим эффектом, который я не могу описать. Я мечтаю о мире, где любовь всегда носит улыбку, где расставания так же без слез, как и наши встречи, и смерть больше не властвует. У меня есть фантазия, которую я люблю лелеять, что люди этой счастливой планеты, какими бы фантастическими они ни были, представляют идеальный и нормальный тип нашей расы, какой, возможно, она когда-то была, и которой, возможно, она еще может стать снова.

1886 год

ЭКСПЕРИМЕНТ ХИРУРГА

Уильям Морроу

Молодой человек с особенно болезненным выражением отчаяния на лице однажды около десяти часов утра явился в резиденцию наименее известного, но все же самого замечательного из всех хирургов в большом городе… Этот хирург жил в странном старом кирпичном доме самого примитивного вида – строении совершенно устаревшем и сносном только в той части города, в которой он стоял, – большом, мрачном, покрытом плесенью, сыром и темном, изобилующим длинными темными коридорами, унылыми комнатами и таинственными чуланами и подвалами; абсурдно большом для маленькой семьи – мужа и жены, – которые занимали его. Описан дом, изображен мужчина, но не женщина. При случае она могла быть достаточно приятной, но, несмотря на это, она была всего лишь живой загадкой; его жена была слабой, изможденной, замкнутой, явно несчастной и, возможно, жила жизнью, полной страха или ужаса – возможно, она была свидетельницей отталкивающих вещей, ставших предметом тревог и жертвой страха и тирании; но в этих предположениях слишком много догадок. Ему было около пятидесяти лет, возможно, шестьдесят, а ей около сорока. Он был худощав, высок и лыс, с тонким, гладко выбритым лицом и очень проницательными глазами, всегда сидел дома и был неряшлив. Мужчина был сильным, женщина слабой. Он доминировал, она страдала.

Хотя он был хирургом редкого мастерства, его практика была почти ничтожной, потому что редко случалось, чтобы те немногие, кто знал о его великих способностях, были достаточно храбры, чтобы проникнуть во мрак его дома, и когда они это делали, они оставались глухи к различным жутким историям, которые шептались относительно него. По большей части это были лишь преувеличения его экспериментов по вивисекции, он был предан науке хирургии.

Молодой человек, который появился в только что упомянутое утро, был красивым парнем, но явно слабохарактерным и с нездоровым темпераментом – чувствительным, легко возбуждающимся или впадающим в депрессию. Один взгляд убедил хирурга, что его посетитель серьезно повредился рассудком, ибо никогда еще не было более четкой ухмылки меланхолии, застывшей и неисцелимой.

Посторонний человек не заподозрил бы, что в доме кто-то есть. Уличная дверь, старая, покосившаяся и покрытая волдырями от солнца, была заперта, а маленькие, выцветшие зеленые жалюзи на окнах были закрыты. Молодой человек постучал в дверь. Никакого ответа. Он постучал снова. По-прежнему никаких признаков жизни. Он изучил листок бумаги, взглянул на номер дома, а затем с нетерпением ребенка яростно пнул дверь, на которой были признаки многочисленных других подобных ударов. В