устроили отдыхать, но из хозяев никого не было: Предслава сидела с Утой, Алдан работал в кузнице, а буйный выводок их детей носился где-то у реки.

Правена вошла тихо, остановилась у двери, боясь идти дальше. Вальга невольно встал. Она уже оделась в белое – в крайнюю степень «печали» и напоминала какую-то снежную тень посреди лета. Лицо у нее было застывшее, глаза покраснели, но сейчас она не плакала.

Глядя на Вальгу, она сделала несколько шагов, и ему сделалось жутко. Весь вид Правены – больше лицо ее, чем одежда, – выражали такую ясную причастность смерти, что живому было возле нее неловко. Казалось, стоит ей к тебе прикоснуться, даже взглянуть пристально – сам уйдешь за смертную грань. И еще страшнее было оттого, что она не кричала, не плакала, а лицо ее выражало мучение в смеси с напряженным раздумьем.

– Ты сказал, что Игморова братия… – тихим, сдавленным голосом заговорила Правена. – Верно ли?

– Пока нет. По истине не знает никто. Просто они исчезли, семь человек…

– Кто? Кто эти семеро?

Вальга перечислил ей сгинувших. Как и он сам, Правена знала их с детства: их отцы всю жизнь сидели вместе в княжеской гриднице, матери часто встречались у княгини.

– Так его уже… похоронили? – Правена запнулась на этом слове.

– Думаю, да. На третий день. Нынче лето, долго держать нельзя.

– А как его должны были хоронить?

– Не знаю. Это как Сванхейд решит. Там родни много, сделают все как положено. Об этом не тревожься. Ничего не упустят.

– И как ты думаешь – ему… – Правена запнулась.

– Что?

– Нет. Ничего.

Вальга надеялся, что вопросов больше не будет – он больше ничего и не знал, когда она снова заговорила.

– Ты когда назад поедешь? Ты же в Хольмгард поедешь от нас?

– Да. Князь так сразу, я думаю, не уйдет оттуда, там дела не улажены…

Вальга осекся: Святослав прибыл с дружиной на север для того, чтобы разобраться, чья здесь власть. И вот «дело улажено» – другого князя тут не будет.

Удайся Сванхейд ее замысел – Правена сейчас была бы молодой княгиней Гардов. Но Недоля одолела – она вдова.

– Я поеду с тобой.

– Зачем? – Вальга пришел в изумление.

– Как – зачем? Должна я к могиле мужа моего… – У Правены оборвался голос. – Хоть могилу…

– Ну-ну! – Вальга подошел и с сочувствием, хоть и неловко взял ее за плечи. – Коли родичи тебя отпустят, так поедем. Только не очень долго собирайся… Я ж не знаю, сколько князь там пробудет, чтобы мне потом не догонять их.

– Так сегодня и поедем! Нынче какой день, четвертый? Пятый?

– Я три дня в дороге был… Да один день там – четыре дня.

– Если поспешим, то ко второму правежу[6] поспеем – на девятый день.

– Поспеем… – растерянно согласился Вальга.

Правена помолчала, потом добавила, глядя перед собой:

– Я все не верю… даже причитать не знаю как. Он передо мной все живой стоит. Было начну, а тут мысль: может, он жив? Не видела ж мертвым его…

Этим, как видно, и объяснялось ее застывшее спокойствие – Правена не верила, что муж, весной по зову Сванхейд уехавший живым и здоровым, не вернется. Она больше не увидит его – ни живым, ни даже мертвым. Мысль о его смерти постепенно утверждалась в уме, но не доходила до души, и это неверие придавало ей сил. Окажись вдруг перед ней бездыханное тело – сама упала бы, как цветок нивянка под косой.

Вальга думал, что родичи не захотят отпустить Правену – видано ли дело, молодой женщине ехать в такую даль! – но никто не возразил. Предслава, когда заходила покормить детей, все время рыдала, и младшие дети принимались вопить вслед за ней, еще не понимая, что случилось. Предславе сейчас было несколько за тридцать; после всех родов располневшая, румяная, красивая женщина, она искренне предавалась печали по Улебу, но печаль эта не шла ей, как темная туча к щедрому летнему дню, и плач ее был сродни грибному дождю, когда крупные капли сверкают в солнечных лучах. Зато Вальга утешил ее, рассказав о Малфе, ее старшей дочери. Малфа два года назад была увезена погостить к Сванхейд, да так и не вернулась.

Услышав о желании Правены ехать в Хольмгард, Предслава шмыгнула носом, но лицо ее приняло деловитое выражение.

– Кто же с ней поедет? Ты же не привезешь ее назад?

– Я нет, ну… Бер Тороддович привезет. Это внук Сванхейд…

– Мы его знаем, он здесь был – он Малфу от нас увез. Да так и не привез назад. И эту тоже не привезет! Отец, может, ты? – Предслава посмотрела на мужа. – С сеном, конечно, не закончили еще, но мы уж сами как-то…

Лицо ее снова сморщилось: при мысли о сенокосе она вспомнила Улеба – никогда он больше не выйдет на луг, – и с трудом сдержала желание запричитать. Без тела, без могилы, вовремя не узнав о несчастье, ближайшие родичи могли лишь отметить более отдаленные сроки поминания. Да и плакать после погребения уже нельзя, чтобы покойник на том свете не ходил весь мокрый, но ведь они не узнали вовремя, как же совсем не поплакать?

– Что же его там погребли-то… – пробормотала Предслава. – Мать здесь, жена здесь, а положили невесть где…

– Там вся родня его по отцу, – напомнил Вальга. – Раз он Ингваров сын, а там и Олав, дед его, и все…

– Все беды его оттого, что он – Ингваров сын! – с досадой сказал Алдан. – Жил бы, не тужил… Поеду я. Посмотрю, что там нынче как…

Алдан всем сердцем сожалел об Улебе, хоть внешне это в нем не проявлялось. В глазах его поселилось беспокойство. Убийство одного Ингварова сына людьми другого означало раздор в княжеском роду, который едва ли обойдется без последствий. А у Алдана имелось семеро детей, через мать принадлежавших к этому роду, и пусть пока они были еще малы, последствия раздора могли сказаться в неизвестном будущем. Алдан, человек опытный и с разными опасностями знакомый не понаслышке, не мог предоставить эти дела самим себе.

Уту Вальга увидел после приезда еще только один раз, на заре перед отъездом. Она лежала в постели, осунувшаяся и сама похожая на покойницу; внезапная смерть любимого сына подкосила и высушила ее так, что даже плакать у нее не было сил, лишь тихие слезы струились одна за другой из уголков глаз и падали на подушку. Из семерых детей при ней оставался только Улеб – старшие дочери еще в Киеве успели выйти замуж,