Лезвие, обнаженное в черном стекле сколом после удара искусного раба из Гильдии ювелиров, еще сохранило свою первозданную остроту. Наконец вырвавшись из двух защищающих от случайного прикосновения с телом хозяина дощечек, созданное делать идеального качества разрезы в плоти, оно стремительным и в то же время плавным росчерком подлетело к вожделенной цели. Не задерживаясь и почти не встретив сопротивления, рассекло пополам слой человеческой кожи на шее — прямо под вздрогнувшим кадыком. И с еле слышным хрустом сделало длинный разрез на всю глубину, слегка чиркнув по хрящу позвоночника изнутри.

Граф, пойманный на выдохе, еще успел последний раз вдохнуть воздуха — но уже не ртом, а рассеченным пополам горлом, только вот закричать он уже не смог. Почти бесшумно извергнув широкий фонтан алых брызг, он нелепо дернулся, засучил ногами и зачем-то попытался схватиться за располосованную глотку в нелепой и глупой надежде исправить положение. Каким-то чудом ему удалось схватить за руку слугу, стоящего сзади и почтительно держащего господские одежды.

Линн не вырывалась, когда Ледвик последним, судорожным рывком подтянул ее к себе, пытаясь рассмотреть лицо убийцы. Слегка прищурившись от брызжущего в лицо и на одежду веера теплой и оказавшейся чуть солоноватой крови, она внимательно, словно запоминая, смотрела, как стекленеет взгляд и как уходит жизнь из большого, могучего человека. Смерть не заставила себя ждать ни на сетанг. Она пришла почти мгновенно и навела глянец на серо-голубые, с лопнувшей прожилкой глаза Линн даже уловила момент, когда из тела исчезло неуловимое нечто — и живой стал покойником. А девчонка все не отводила взгляда, смотрела пристально и, как ей показалось, бесконечно долго. Наконец, когда взор Ледвика стал пустым и чуточку удивленно-вопросительным, она моргнула слипающимися от чужой крови ресницами и вновь полоснула стеклянным лезвием, безжалостно скрежеща о кость. На этот раз — по внутренней стороне запястья схватившей ее руки. Сухожилия разрезались почти так же легко, как горло, хватка покойника ослабла, и Линн высвободилась. Подхватила расслабленное тяжелое тело и прислонила к подпирающему полог шесту. Благо вазу она поставила здесь — почти в самом темном месте у опоры. Тут же выхватила из рукава заранее отхваченный кусок веревки, одним взмахом привязала уже покойного графа к столбу и разжала сведенную судорогой руку, уронив в грязное месиво, из коего состоял пол в этой половине большой палатки, уже ненужный нож. Спохватившись, вынула из другого мешочка за пазухой какой-то знак, положила рядом — и выскользнула из палатки.

Со знаком этим была связана особая история. Порасспрашивав о Ледвике, прежде чем идти на такое почти безнадежное дело, она отметила для себя одну немаловажную деталь, что граф некогда вырезал под корень один древний, но обедневший род. И вспомнила, что знак с гербом того рода, старый, грязный и покрытый бурым налетом — как будто засохшей кровью, — она видела в груде старого хлама на чердаке гильдии. Так почему бы не представить все как месть?

И ей это удалось. Часовые не обратили никакого внимания на Рэггла, по какой-то надобности или поручению вновь выскочившего наружу и помчавшегося весьма резвой прытью куда-то к палаткам сотников. Да и по правде говоря — обращаем ли мы внимание на слуг, если нам сейчас ничего от них не надо? Вовсе нет: те шныряют себе по своим делам, рядом и вокруг нас. Мы их видим, но не замечаем.

Вот это-то ценное свойство и позволило Линн безнаказанно кануть в круговерть вьюги, в спасительную темноту, И даже выйти за пределы лагеря к каменной башне у реки, прежде чем сзади сквозь завывание ветра послышались крики. Но поздно, поздно — торжествующая девчонка летела как на крыльях по еще тонкому, прогибающемуся и трескучему под ее легкой ногой льду, огибая громаду башни и пробираясь над темной водой в город.

Линн не помнила, как она попала в развалины пивоварни, где мрачный Салдан обдумывал, а правильно ли он поступил и что теперь делать. Равно как не задержалась в ее памяти холодная и беспощадная истерика, когда возбуждение отпустило. Как Тайши разжимала тупым кинжалом рот, заливая в глотку жгучее зелье для успокоения; как ее переодели и тайно, подземным лазом принесли в гильдию — ничего этого бьющаяся в судорогах девчонка не помнила.

* * *

— Ну и что будем делать дальше? — Зугги бросал на едва живого Соплю короткий взгляд, а затем вопросительно посмотрел на мерно и тихо раскачивающуюся Линн.

— А что мы можем? Дотемна сидим здесь, ночью опять вверх по течению. — Девчонка смотрела невидящим взглядом в еле заметные язычки костра который кузнец иногда подкармливал то веточкой то шишкой — все ж как-то уютней у огня.

Пожав плечами, старик промолчал. И так было все понятно. Соплю к целителю не потащишь, да и где его найти, целителя-то? Не в полунищей же деревеньке на той стороне реки. Так что, похоже, если парнишку болезнь не отпустит, то не жилец он.

А сам кроил добротную шерстяную ткань и сшивал ее тонкой кожаной ленточкой. Следя за ловкими пальцами мастера, которые словно жили отдельно от тела и даже от глаз — своей таинственной, деловитой жизнью, Линн против воли заинтересовалась, что у него получится из добротной накидки колдуна. И уже ближе к вечеру, когда под сводами леса стало еле заметно смеркаться, а с реки несмело приплыли первые, еще редкие клочья тумана, Зугги закончил свою работу.

Из длинной щегольской накидки здоровяка-колдуна вышла очень даже симпатичная одежка для кузнеца. А самой Линн он бросил на колени нечто непонятное.

— На, примерь, — и еле заметно, устало улыбнулся.

Девчонка, отметив, что Синди на плече не наблюдается (отправилась охотиться, зверушка огнепыхающая), расправила и встряхнула серую шерсть. Это оказался недлинный плащ с двойным слоем ткани на левом, излюбленном дрордой плече, и с кокетливой пелеринкой вверху. Швы были красиво обметаны крестиком, а на ворот кузнец пустил алую с золотом полосу, выдранную из пояса незадачливого колдуна.

Линн встала, ощущая во всем теле какую-то странную легкость и послушность. Набросила одежду на плечи, вдела в петельку-застежку приметанную с другой стороны деревянную палочку-пуговицу. Попрыгала чуть, заметив, как в голове слегка зазвенели и стукнулись друг об дружку две-три ленивые, невесть как оказавшиеся там мысли. Затем завернулась поплотнее: плащ оказался пошит на славу, и закрывал хорошо, и не мешал ходьбе или даже бегу…

— Спасибо, Зугги, — ты мастер на все руки, — негромко, но с чувством произнесла она.

Кузнец кивнул, уже жуя подогретую на огне лепешку.

— Я посплю пару часов — пока совсем не стемнеет, — устало и чуточку смущенно бросил он и растянулся на холстине.

Призадумавшись, Линн вспомнила, что днем она спала всего несколько часов, так что и впрямь — теперь ее очередь на стреме быть. Или — как там говорят косолапые, вразвалку ходящие морячки — вахту стоять?

И она принялась расхаживать туда-сюда пружинистым бесшумным шагом, иногда поглаживая еще топорщащуюся обновку и прикидывая планы на будущее. Не раз и не два ее взгляд, словно ненароком, падал на тихо сопящего во сне кузнеца, и каждый раз, словно обжегшись, стекал на другой предмет или окружающие деревья.