— Ты почему не смотришь, как работает госпожа Кульман?

В последнее время он отпустил бороду и походил на одного из тех крестьян, которых они с Катей когда-то называли дикарями.

Все утро Нина как-то странно себя чувствовала, а сейчас, после того как она увидела кровь, хлеставшую из грязного сапога парня, ей было жарко и дурно, у нее кружилась голова.

— Ну?..

Она прислонилась спиной к стене и закрыла глаза.

— Я не могу… Я не могу этим заниматься.

Он схватил ее за плечо и повел в кабинет. Когда они вошли, захлопнул дверь.

— Что ты не можешь?

Ноги не держали ее, но это нужно было сказать. Не может же она притворяться вечно. Мама, улыбающаяся с фотографии на письменном столе, придала ей храбрости.

— Я не могу быть медсестрой, папа. — Она посмотрела отцу прямо в глаза. — Мне очень жаль, я пыталась, но я не могу этим заниматься.

Папа никогда не поднимал руки на нее или на Катю, даже в тот день, когда ему пришлось идти с мольбой к Дмитрию и к Ивану. Сейчас он все же ударил Нину, и она, пошатнувшись, наткнулась на стул и схватилась за голову от неожиданности и боли. В первое мгновение она даже не поняла, что произошло, а потом увидела перед собой отца — лицо его побагровело, глаза налились яростью.

— Никогда больше не говори этого. — Он больно сжал пальцами ее подбородок. — Ты выучишься на медсестру. Ради твоей мамы.

В эту минуту Нина поняла, что он винит в маминой смерти не только себя — он винит и ее. Ей следовало родиться мальчиком.

После того как папа ушел, Дарья отвела Нину в спальню, а сама пошла на кухню, чтобы принести ей чаю с молоком. Оставшись одна, Нина поглядела на себя в зеркало и поняла, что ненавидит отца.

Ему наплевать на Катю, ему наплевать на нее. Может быть, он и маму никогда не любил по-настоящему.

Между ног у нее было мокро, и она было подумала, что обмочилась с перепугу, но, когда сунула в штанину панталон руку и вынула ее, пальцы были в крови. В памяти всплыли Катины слова: «Ты должна привыкнуть к крови…» Кровь была такая же красная, как на сапоге у того парня, как на мамином платье. Так вот что значит быть женщиной…

Нина не знала, что сказать, и, когда вернулась Дарья, просто протянула руку вперед. Экономка вздрогнула, но потом кивнула.

— Такое иногда бывает от потрясения.

Она показала Нине, как складывать лоскуток ткани, и выдала ей чистые панталоны. Потом поставила ее перед зеркалом и заново заколола ей волосы.

— Хорошо погуляли, Нина Андреевна, — процедила она.

На лице у Нины наливался синяк. Она росла в окружении крестьянских детей и потому привыкла к виду разбитых лиц.

— Дарья.

— Да, дитя мое.

— Мисс Бренчли советовала мне написать Кате и попроситься жить к ней в Ниццу…

Когда-то Нина думала, что никогда не захочет расстаться с родным домом; теперь она лишь об этом и мечтала.

Дарья покачала головой:

— У Кати полно своих забот. Торговые дела у ее мужа идут плохо, и… — она отвела взгляд, — дела семейные не ладятся тоже. Ходят слухи, что Иван Васильевич гуляет с другими женщинами. Сомневаюсь я, что у твоей сестры еще осталось что-нибудь от ее приданого, и, будь ты с ними во Франции, твой зять и тебя бы с радостью обобрал. А ежели их браку придет конец, вы останетесь одни вдали от дома и без гроша.

У Нины возникло такое чувство, будто она стоит на краю бездонной пропасти.

— Откуда ты все это знаешь?

Но она знала ответ: у тети Лены были друзья в Ницце. И Нина знала, что слухи о поведении Катиного мужа — правда и что ее сестра совершила ошибку, выйдя за него.

— Твоя тетя рассказала, когда приезжала последний раз. Она очень переживает о тебе и о твоей сестре. Она бы забрала тебя жить к себе, но при том, как теперь повернулось дело, сомнительно, что отец тебя отпустит.

На камине пробили часы в виде статуэтки розовой пастушки.

— Что же мне делать?

Экономка склонилась к ее уху:

— Молись Господу, но не гневи черта. Барин уже не ведает, что творит, и снова поднимет на тебя руку. Нужно поразмыслить, как бы нам уговорить его, чтобы он отпустил тебя к тете. А если из этого ничего не выйдет, постараемся придумать что-нибудь еще.

Разбитое лицо можно объяснить, скажем, тем, что упала с лестницы. Остается гадать, знает ли госпожа Кульман о том, что отец ударил ее; но даже если медсестре все известно, она вряд ли скажет. Нина поняла, что госпожа Кульман — мечтательница, а такие люди считают, что в некоторых случаях доброта и сочувствие — слишком большая роскошь. К тому же нельзя было отрицать того, что «падение с лестницы» положительно сказалось на отношении Нины к занятиям. Теперь она взялась за медицину всерьез, страшась того, что может произойти, если она этого не сделает. Лейла изо всех сил старалась приохотить ее — поручала делать шины, готовить припарки, учила различать хирургические инструменты. Однажды потратила целый вечер, чтобы написать ей, как чуть не умерла в детстве и как ее родители искали врача, который согласился бы оперировать ей горло, чтобы спасти ее жизнь.

Но ничто не помогало — страницы книги мисс Найтингейл внушали Нине отвращение и ужас. Как-то раз Лейла, просматривая в какой-то книге главу о заболеваниях спинного и головного мозга, с энтузиазмом показала Нине иллюстрацию мозговой опухоли, успешно удаленной одним хирургом из Глазго. При одном взгляде на снимок Нину бросило в жар, кровь застучала у нее в ушах, и ей стало так дурно, что она едва успела добежать до раковины, где ее стошнило.

Позже они сидели на скамейке в саду, глядя, как трактор пересекает Южное поле. Лейла взяла свой блокнотик и написала: «Не быть тебе медсестрой». Это было настолько очевидно, что они обе захохотали и смеялись до слез. Потом Лейла вытерла глаза и написала еще: «Что скажет твой отец?» Лейле Нина тоже рассказала сказку о падении с лестницы.

— Он будет очень зол, — ответила Нина.

Лейла погладила ее скулу, обезображенную синяком, и нежное прикосновение ее пальчиков напомнило Нине о маме.

На две недели под оставшимися сиренями расположились биваком два студента-медика. Первый, Георгий Осипович, — высокий, темноволосый и серьезный, в очках с серебряной оправой. «Жид, — пробормотала кухарка, — а то и католик». Второй, Петр Ефимович, кругленький блондин, любил ошиваться на кухне и чесать языком — правда, лишь когда доктора Виленского не было поблизости.

— Доктор Виленский — хирург каких мало, — вещал он Нине с Лейлой, жуя кекс с орехами. — Потому-то его и не любят наши преподаватели-старики. Он слишком талантлив.

Георгий качал головой:

— Среди наших учителей попадаются и неплохие, вся беда в том, что они не интересуются новыми исследованиями, чураются экспериментов и не желают идти в ногу со временем. Доктор Виленский — новатор, это-то и пугает их. Он работал в английских больницах и даже провел полгода в Америке с Уильямом Хэлстедом, общепризнанным гением хирургии.