кого не хватило духу покинуть родные очаги, остались в селении в ожидании своей горькой участи.

Все селение было похоже на заброшенное кладбище. И точно так же, как на старых кладбищах, то там, то здесь мелькали фигуры сгорбленных стариков и старух, закутанных в черное по самые глаза. Изредка скрипнет где-то калитка или вполголоса забрешут псы. У всех оставшихся были восковые лица, потухшие глаза, отравленные мошкой и комарьем тела.

Те, кто поборол хворь и действие болотных испарений, имели бронзовые тела и крепкие мышцы, как и все жители Одиши. Но в глазах их таилась такая несказанная печаль, такая горечь осела на самом донышке их сердец, так замедленны и неторопливы были их жесты, что каждый узнал бы в них диханцквильцев. Что ни день уходили из селения люди на колхидскую стройку. Вот так и пустело селение...

Чтобы рассеять грустные мысли, Уча запел песню, которая стала спутницей всех покидающих селение.

Воу, нана, иду я в Корати,

Вечный искатель дороги,

Безземельный и бездомный,

Имеющий лишь солнце и луну.

Исчезают старые болота,

И скоро я увижу новую землю.

Вот нарождается мой двор

И зеленеет мое поле.

Болото, словно бы издеваясь над Учей, глухо хлюпало справа и слева, черные блестящие пузыри вздувались над пестрой поверхностью болота, подобно воловьим глазам подмигивали Уче, а потом лопались, чтобы вздуться снова в другом месте, черно и блестяще.

Уча шел, чтобы навсегда ослепить эти глаза, чтобы навеки покончить с болотом. Перед его взором неотступно стояла Ция, и он явственно слышал ее слова: «Отними землю у болота... Я подожду тебя, Уча, я дождусь тебя, Уча». Уча был настолько счастлив этим видением, настолько был увлечен мысленной беседой с Цией, что, ни разу не передохнув, прошел весь путь до новой Коратской дороги.

Уча удивился, как быстро он прошел столь долгий путь. Он остановился, перебросил хурджин с правого плеча на левое, даже не вспомнив о еде, снял с головы шапку, вытер пот. Только хотел было перепрыгнуть через канаву, чтобы выйти на дорогу, как невдалеке заметил старую, заляпанную грязью «эмку», застрявшую в грязи.

Дорога представляла собой широкую полосу, где были выкорчеваны кустарники и деревья, а по обе ее стороны вырыты дренажные канавы. Но она не была еще засыпана гравием и загрунтована, и на ее ухабистой поверхности, превращенной гусеницами тракторов и экскаваторов в сплошное месиво, тут и там стояли мутные лужи.

Перепрыгнув через канаву, Уча поспешил к машине. Возле нее стояли мужчина и молодая женщина, мокрые, измученные и едва державшиеся на ногах. Грязными ладонями они вытирали с лиц пот, смешанный с водой. Было видно, что они давно мучаются, но вытащить машину им так и не удалось. Мотор прерывисто тарахтел, и машину трясло как в лихорадке.

В кабине сидел мужчина средних лет в щеголеватом костюме. Он в отчаянии склонялся над рулем, потеряв всякую надежду выбраться из грязи без посторонней помощи.

— Здравствуйте, — громко поздоровался Уча.

— Здравствуйте, — охотно отозвалась молодая женщина.

Мужчина на приветствие не ответил и, даже не взглянув на Учу, медленно достал из кармана коробку с папиросами. Повернувшись спиной к женщине, он закурил. Уча сразу догадался, что между мужчиной и женщиной что-то произошло.

Сидевший за рулем поднял голову и выглянул из машины.

Уча узнал в нем главного инженера «Колхидстроя» Андро Гангия и радостно воскликнул:

— Здравствуйте, товарищ Андро.

— О-о-о! — вместо приветствия пробасил Андро Гангия, и глаза его заискрились радостью.

Его редко можно было видеть скучающим, спокойным и безразличным. Глаза его постоянно горели огнем. Всем своим видом, дружелюбием, манерой разговаривать он умел расположить к себе собеседника. У человека сразу возникало ощущение, что перед ним давний знакомый, вместе с которым съеден не один пуд соли. Говорил Андро горячо, с юношеским задором. Он всегда был в деле, среди людей, которым он был необходим позарез. Распоряжался он четко, советовал дельно, а если кого-то отчитывал, то не оскорбляя и не унижая достоинства человека.

— О-о-о! Мы, кажется, где-то встречались!

— Вы Андро Гангия, главный инженер?

— Погоди, погоди, а ты тот самый жених, да? Фамилию я твою запамятовал, извини. Впрочем, нет, ты ведь Шамугия, да?

— Да, да, Шамугия... Уча Шамугия я, товарищ Андро.

— Вот видишь, я не забыл, помню, — искренне обрадовался Андро. — Тебя, кажется, можно поздравить с женитьбой, не так ли?

Еще минуту назад бессильно поникший и расстроенный, Андро сразу преобразился. Выключив мотор и распахнув дверцу, он повернулся к Уче.

— Что же ты молчишь, может, не по сердцу тебе мое поздравление?

— Не по сердцу, — покраснев, неловко промямлил Уча.

— Вот тебе и на! Отчего же? — протянул Андро.

— Не отдали за меня Цию.

— Что, что? Как это — не отдали? Или ты не ко двору им пришелся?

— Вроде бы нет, но... — осекся Уча.

— Что но?

— Родители сказали мне то же, что и вы тогда...

— А что я сказал тогда? Убей, не помню.

— Ты что же, мол, на съедение лихорадке жену свою берешь...

— Так и сказал? — Андро Гангия сделал вид, что вспоминает, хотя прекрасно помнил, что, где, когда и кому говорил. Он имел привычку переспрашивать, чтобы выиграть время и восстановить в памяти подробности. — Ну что ж, правильно они тебе сказали, никуда не денешься! — серьезно подтвердил Андро и тут же рассмеялся.

Уче передалось настроение Андро, и он тоже не сдержал улыбки.

— Конечно, правильно ответили, чего там...

— Из каких же мест твоя невеста?

— Она лакадская. Из Нарзени.

— Ну вот видишь! Разве отдадут нарзенские свою дочь замуж за диханцквильского.

— Да нет, они-то отдают, только сначала, говорят, на земле поселиться надо.

Андро вновь усмехнулся.

— Так прямо и сказали?

Уча утвердительно кивнул.

— Ну что ж, и это верно сказано, братец, крыть нечем.

Стоявшая возле машины гидролог Ланчхутского участка Галина Аркадьевна Серова, улыбаясь, с любопытством прислушивалась к разговору Андро и Учи. Лицо ее было