Уже четвертый год сценарий праздненства не менялся. В этот раз была смазана концовка: Семен был в номере один, никакого намека на присутствие дам. Противно было не только во всем организме, но и на душе. Сегодня тоска негласного миллиардера Семена Волкова была именно ощущением безысходности и бессмысленности существования. Хотелось выть, плакаться в жилетку, размазывать сопли. Также было стойкое ощущение дежавю. Четыре года – одно и то же. Вспомнилась бесшабашная юность, когда осенью оставил товарищей по детству играть в карты в подвале. Сдал сессию, съездил в Тюмень, чтобы собрать материал для будущего диплома. Закрутил любовь с одухотворенной студенткой «инъяза», с которой еще лучше узнал центр Москвы. В марте любовь исчезла на языковой практике. Образовался некий временной вакуум, который снова могли заполнить друзья детства. Но то, что Семен увидел, изменило его отношение ко времени: в подвале, в тех же позах и на тех же местах, сидели его товарищи по дворовым баталиям и играли в карты, – за полгода не изменилось ни-че-го!

Летом стипендиальная комиссия утвердила Волкову стипендию «ученого совета».

Вот и теперь нужно что-то менять, опыт подсказывал, что самые тяжелые падения происходят, когда все идет по накатанному. Четыре года одно и тоже! Создался пул подхалимов-подлиз, от которых не услышишь слова «нет». Уже можно обходиться без туалетной бумаги.

Вновь почувствовать себя центром вселенной. Ты есть точка опоры, к которой канатами через сцепление аур прикована ТВОЯ вселенная. Ты вращаешь ее. Связь легко порвать, и тогда ты будешь болтаться в пространстве. Ощущения, очень близкие с катанием на скейтборде, когда твое тело сливается с доской, подчиняя ее. Каждое движение изменяет траекторию, даря ощущение полета. Вселенная несется, подчиняясь тебе. Сейчас сцепление было потеряно, под колесо судьбы попал камушек, бросивший Семена на асфальт с битым стеклом.

День прошел в борьбе за восстановление ново-русского здоровья. Игра в бадминтон помогла переработать спирт в энергию. Два литра теплого молока остановили борьбу желудка за освобождение. Утром следующего дня Семен сел в Land Cruiser и поехал в город своего детства.

Летняя суббота в Москве прекрасна. Нет суеты. Не нужно никуда спешить. В открытые окна задувает ветерок, унося звуки «Воскресенья». Сорок километров в час открывают столицу с другой стороны. Так же, как и легкие платья, сменившие весенний джинсовый прикид, открывают красоту ног, подчеркивают достоинства фигуры, располагают к легкому флирту, делают мысли смелее, побуждают к действию, обещают смельчакам награду. То, что раньше было скрыто высокой скоростью, стало доступно для прикосновенья. Город наполнял грудь небывалым чувством восторга, поднимал тело с асфальта, отряхивал стекла водочных бутылок с кровоточащих ладоней, заживлял раны, соединял вселенную с телом, вновь даря чувство полета в обмен на любовь к своим «китайским стенам»[42]многоэтажек, дарил надежду…

Надежду звали Ильей. Остановив машину, Волков набрал по памяти номер.

– Илюха, привет, как, старый жид, поживаешь?

– Это кто в такую рань?

– Семен Алексеевич Вас беспокоит.

– Волченок, это тебе не спится в этот святой для всех евреев день?

– И тебе тоже.

– Тогда повесь трубку, мне нельзя грешить.

– Серебряный мой, я хочу тебе предложить денежную работу, надеюсь, ты будешь делать ее с удовольствием. Мне нужен помощник по экономической безопасности.

– Волчек, у меня уже есть работа.

– Вот, узнаю старого еврея: еще спит, а уже торгуется. Перестань ныть. Ты мне нужен. Давай позавтракаем и все обсудим. Засада полная.

– Сэмэн[43], у меня жрать нечего, и убираться я не хочу.

– Оба-на, Зильбер, ты опять холостой и у тебя депресняк. Двадцать минут тебе, чтобы помыться. Позавтракаем в ресторане.

– Будешь кормить вечерними объедками?

– Собирайся, я рядом с «Юго-Западной». Все, до встречи.

Семен выключил телефон, сел в машину и направился к дому, в котором, по заверениям Зильбера, снимался фильм «Ирония судьбы или с легким паром». Через 20 минут он стоял в прихожей школьного друга. Солнечный свет из комнаты родителей попадал на маску какого-то африканского племени, делая ее объемной, напоминал о школьных шалостях. Лет двадцать пять назад в этой маске, обвешавшись мочалками, Илья изображал индейца. Воплощение было полным, что и привело к роковому броску копья в дверь родительской спальни. После старший Зильберман оставил несколько отметин ремнем на попе малолетнего сына. Синяки прошли через неделю, а зарубка в двери до сих пор напоминала о бесшабашном детстве. В большой комнате надрывался пылесос.

– Илюх, и чего ты врал, что у тебя не убрано? По-моему, полный порядок, сказал Семен исчезающему в кухне другу детства. И шепотом – А кто это у тебя пылесосит – домохозяйка?

– Это робот-пылесос, – перекрывая стон трудяги, ответил Зильбер. – Существенная помощь конечно, но без хозяйки в доме полная икебана[44]невозможна.

Характерный звук упавшей крышки на кастрюлю разрезал гул пылесоса, затем хлопнул холодильник.

– А чем это ты звенишь?

– Да вот, одна добрая женщина супчик сварила, убрал, чтобы не прокис. Вечером пригодится.

В прихожей появился потомок Моисея, натягивающий толстовку. О национальности кричало лицо, фигурка напоминала слегка похудевшего ГАИшника – тумбочка с аккуратным животиком. Сильные толстые руки с небольшими, но крепкими кулаками.

– Ты собираешься жениться?

– Нет, меня собираются женить. Улавливаешь разницу? – Илья начал надевать кроссовки.

– На встречу с будущим работодателем в кроссовках? – изобразил удивление Семен. – И к чему тогда тирада про икебану, если супчик на столе?

– Ой, только не надо этих демагогий, – с одесским акцентом произнес Зильберман. – Суп раз в неделю – максимум, что я ей позволяю, кроме сугубо духовных разговоров и походов в оперу. Должен же я тебя раскрутить на ресторан, раз тебе понадобился, ты же потом с моей подачи каждую копеечку будешь экономить, – справившись с кроссовками, протараторил друг. – Все, выметайся, пошли кормить меня, рассказывай, для чего тебе понадобился старый больной еврей?

– Больной до сих пор грецкие орешки двумя пальцами давит?

– А что делать, зубы надо беречь. Долбить же молотком на подоконнике не позволяет воспитание, – закрыл дверь Илья. – Все, пошли пешком, не хватало застрять в лифте и умереть с голоду. При подходе к машине в глазах у Зильбермана загорелся огонек.