ком, кого он видел из наших здесь, в лазарете.

— Думаю, вряд ли кого он мог видеть. Говорят, он был в тяжелом состоянии.

— Хорошо, Миш. Что еще удалось узнать?

— Сведения о том, что в лазарете после пленения ранеными находятся инспекторы Хофбек и Хеншель, подтвердились. Они в сносном состоянии, поэтому их каждый день таскают на долгие допросы.

— Бьют?

— Похоже, нет, господин группенфюрер. Они в порядке. Хуже со штурмбаннфюрером СС Линге, он тоже здесь. Вот ему, похоже, крепко достается. Ранен-то он легко, но с допросов его каждый раз тащат два солдата. И лицо его, я вам скажу, очень даже изменилось, опухло сильно, все в кровоподтеках. Жаль Линге.

— Да, Миш, жаль. Зная Линге, думаю, он долго не выдержит. Человек, избалованный высшим светом, старший камердинер фюрера все же, очень эмоциональный, натура, как говорится, тонкая. Может сломаться и наговорить всякой ерунды про фюрера, про нас, а русским только это и надо. Бергмюллера, Хеншеля и Хофбека я плохо знаю. Думаю, они меня тоже. Если, конечно, во время допросов не насочиняют чего-либо. Скажите, Миш, а вас допрашивали?

— Конечно, допрашивали, раз пять, наверное, или шесть. Вежливо, правда, но строго. Потом давали подписаться, но я ничего не понял.

— А зачем же подписывали? Может быть, вы себя оговорили?

— Так ведь страшно было, господин группенфюрер. Видели бы вы, какие кулачища у конвойных, прямо трехлитровые пивные кружки, что из «Байришер-Бир» на Петерплац в Мюнхене!

— Вы там бывали?

— Один раз всего. Я под Мюнхеном в школе связистов СС учился, так вот однажды в сороковом году в увольнении решил заглянуть туда. Ну, я вам скажу, и цены там были! Месячное денежное довольствие оставил за литр пива и порцию белых баварских сосисок!

— Да, вы правы, это дорогой пивной ресторан, не для бедных. Кстати, фюрер никогда туда не захаживал из-за дороговизны, считая, что такое же пиво и такие же сосиски можно было отведать в любой мюнхенской пивной. Миш, а о чем вас русские спрашивали во время допросов?

Миш потер пальцами виски, долго не отвечал, уставясь взглядом в одну точку пола.

— Разное спрашивали, господин группенфюрер. Про семью, работу до войны, где воевал, какие имею награды, как попал в рейхсканцелярию, в фюрербункер. Заставляли несколько раз рисовать его план, указывая помещения, которые занимали фюрер, госпожа Браун, рейхсминистр Геббельс и его семья, группенфюреры Раттенхубер и Мюллер, рейхсляйтер Борман, рейхсюгендфюрер Аксман, бригаденфюрер Монке, адмирал Фосс, генерал Бургдорф, доктор Штумпфеггер и вы, господин группенфюрер.

— Что спрашивали про фюрера?

— Да много чего, я уже и не помню. Когда, мол, видел его в последний раз, да где, да с кем. Спрашивали, видел ли я, как эсэсовцы из охраны фюрера несли его тело и тело госпожи Браун во двор рейхсканцелярии, кто нес, когда, видел ли костер, на котором сжигали их трупы.

— Ну а вы что?

— А что я, господин группенфюрер? Я фюрера в бункере и видел-то всего два раза. Один раз — двадцать пятого апреля, а другой — двадцать восьмого. Да и то со спины, когда он с кем-то шел по коридору. А кто его выносил, когда и куда, понятия не имею.

— А что они спрашивали про Мюллера, Бормана, Раттенхубера, Аксмана, Монке?

— Да все то же. Где, когда, с кем, при каких обстоятельствах? Я честно им рассказал, что ко мне в рубку заглядывали многие послушать эфир. Но чаще других группенфюрер Раттенхубер и бригаденфюрер Монке. Они же вели радиопереговоры с генералами Вейдлингом и Хейнрици. А о чем, я не помню уже.

— Что спрашивали обо мне?

— Да все то же. Кто вы такой, когда появились в фюрербункере, с кем общались, когда виделись с фюрером, когда и с кем пошли на прорыв?

— Ну и что вы?

— Я ответил, что вы — личный пилот фюрера, и больше ничего. Они это и без меня уже знали. Так и спросили: «Что можете сказать о личном пилоте Гитлера Гансе Бауре?» А я-то про вас, господин группенфюрер, слава богу, и так не знаю ничего. Ничего про вас в бункере не слышал, не видел, когда и с кем уходили. Так им и сказал. Думается мне, что они больше не будут меня допрашивать. Что с меня, простого солдата, взять можно? Ах, да, забыл совсем. Спрашивали меня, не желаю ли я вступить в какой-то антифашистский фронт, возглавляемый генерал-фельдмаршалом Паулюсом? Ну, я ответил, что ничего не знаю про такой фронт и после войны ни на каких фронтах воевать не желаю. А один из офицеров обругал меня идиотом, не желающим занять в новой Германии достойное место. Например, должность какого-нибудь полицейского начальника, работника бургомистрата или управляющего телефонной станцией.

— Молодец, Миш. Они ведь вас таким образом подкупали. Держитесь и дальше такой же линии поведения: никого и ничего не знаю, ничего не слышал. Хотя, кажется, вы не правы. Допрашивать они вас еще будут, и не один раз. И сладкие пилюли вновь предлагать будут. Смотрите не сломайтесь. Еще ничего не потеряно. Германия, Миш, удивительно живучая страна, а народ наш могуч, талантлив и терпелив.

— Слушаюсь, господин группенфюрер. Во мне можете не сомневаться. Не хотел вам сразу говорить неприятную вещь. Ваш заместитель, штандартенфюрер СС Бетц умер здесь, в лазарете.

— Как? Что с ним случилось? Я ведь его видел в последний раз второго мая, накануне прорыва. Он уходил с Науманом[15] и доктором Штумпфеггером в одной группе.

— Говорят, что прорваться удалось одному Науману. Доктор Штумпфеггер погиб неподалеку от рейхсляйтера Бормана. Это вы и сами видели. Штандартенфюрер Бетц получил осколочное ранение в голову и скончался на операционном столе здесь, в лазарете.

Баур отвернулся к стене, чтобы никто не видел слез на его впалых и небритых щеках. Миш вытащил из-под кровати утку и на цыпочках вышел из палаты.

Глава 9

Как я уже говорил ранее, ни ставший рейхсминистром авиации Геринг, ни Мильх, назначенный статс-секретарем и заместителем министра, так и не смогли (или не захотели) определиться с моим статусом и найти мне место во вновь создаваемых военно-воздушных силах. Целый год и Гитлер не знал, где бы найти пристанище моей должности личного пилота рейхсканцлера Германии и фюрера немецкого народа. Он и слышать не хотел о том, чтобы подчинить меня Герингу. Наконец, в январе тридцать четвертого он принял решение о создании особой авиационной эскадрильи, предназначенной для обслуживания только высшего руководства страны. Специальным указом рейхсканцлера на должность командира этой авиаэскадрильи в звании майора авиации