— В каком лагере? О каком лагере речь?

— Как в каком? В этом самом, в котором мы с вами находимся, господин группенфюрер.

Баур остолбенел. Он был уверен, что с момента пленения находился в госпиталях, вначале во фронтовом, а теперь в тыловом.

— Не понимаю вас, Миш, мы что, содержимся в лагере?

— Конечно, господин группенфюрер. Мы находимся в Позене[12], в лагере № 173 для германских военнопленных. А при лагере имеется госпиталь. — Миш вынул из кармана пижамы замусоленный клочок бумаги, расправил его и протянул Бауру. — Вот видите, эвакуационный госпиталь № 2805 при лагере НКВД № 173.

Баур увидел на клочке жирный фиолетовый штемпель с реквизитами госпиталя и лагеря. Мурашки побежали по коже. Только теперь до него дошло: началось настоящее пленение, госпиталь — лишь часть этого унизительного процесса. Но он взял себя в руки, нельзя нижним чинам даже на секунду показывать свое смятение.

— Послушайте, Миш, у вас остались в Германии родные?

— Никого, господин группенфюрер. Я сам из Цинтена, что в Восточной Пруссии. Слыхали, наверное? Маленький тихий и очень зеленый городок. Ничего от него не осталось. Русская авиация стерла его с лица земли. Бомба попала в наш дом. Разом все и погибли — бабушка, мать и сестра. Теперь я один.

— Примите мои искренние соболезнования, Миш. А я, как вы видите, отныне инвалид. Буду просить русских дать мне в помощники кого-либо из немецких солдат. Если удастся решить этот вопрос, не согласитесь ли принять на себя это бремя?

Миш поднялся с койки, вновь встал по стойке смирно и, как положено по уставу, ясно и громко ответил:

— Так точно, господин группенфюрер! Сочту за честь!

— Ну вот и прекрасно. — Баур улыбнулся. — Только, прошу вас, не так громко. Не ровен час, все русские сбегутся. А пока раздобудьте для меня блокнот и карандаш и узнайте, работает ли почта. Можем мы отправлять почтовые сообщения родным?

Глава 6

В сентябре тридцать третьего Доррит стало лучше. Настолько, что она буквально на глазах стала оживать, на лице появился румянец, голос зазвенел с прежней мелодичностью. Она энергично поглощала все, приготовленное кухаркой и мамой. Мы возобновили с ней продолжительные прогулки по берегам озера, а затем каждый раз удлинявшиеся вылазки в Мюнхен, во время которых гуляли по нашим любимым местам, посещали магазины, покупая Доррит самую модную одежду и обувь лучших коллекций Парижа, Милана, Берлина. Мы подолгу сидели на открытых террасах кафе и ресторанов, пили ароматный кофе, говорили и говорили, будто старались наверстать упущенное. Многочисленные прохожие, обращая на нас, светившихся радостью, внимание, мило улыбались и кланялись. Однажды мимо проходил пожилой шарманщик в баварской национальной одежде, в коричневой охотничьей шляпе с фазаньим пером. Он остановился перед нами, встал на одно колено и исполнил народную песню о любви молодого охотника к прекрасной дочери герцога. Я подошел и протянул ему двадцать марок. Денег шарманщик не взял:

— Молодой господин, разве можно измерить деньгами ту радость, которую я получил от искрящихся любовью ваших и вашей прекрасной фрау глаз? Будьте счастливы!

И я был по-настоящему счастлив. Все как бы вернуло меня и Доррит во время расцвета нашей любви. Мы радовались каждой минуте, внезапно отпущенной нам судьбой. Мы по-прежнему любили друг друга.

В тот счастливый сентябрь я налетал миллион километров. Выходило, по экватору я облетел земной шар двадцать пять раз. Честно признаюсь, такого радостного чувства от этого события, как прежде, не было. Я бы, наверно, и не вспомнил об этом, если бы не коллеги, раструбившие о событии во всех германских газетах и по радио. Вновь начались многочисленные поздравления и посыпались подарки. «Люфтганза» одарила меня баснословной премией и специальным золотым нагрудным знаком фирмы в виде стрелки компаса. Фирма Юнкерса вручила карманный «Брегет»[13] из массивного золота.

Как-то вечером позвонил Геринг, сообщив о банкете, организуемом в Мюнхене друзьями и коллегами в мою честь. Доррит разволновалась, не ведая, в каком платье отправиться на банкет. Приехала сестра Мария, и они долго выбирали наряд, о чем-то весело щебеча, заглушая иногда все на свете громким хохотом.

Банкет состоялся в одном из самых дорогих и элитных ресторанов Мюнхена. Прибыло все руководство «Люфтганзы» и имперского министерства транспорта (гражданская авиация находилась под контролем этого министерства), НСДАП в лице Гесса, Бормана, Геббельса, Розенберга, Лееба, Гиммлера, вновь созданного министерства авиации во главе с рейхсминистром Герингом и статс-секретарем Мильхом. Пришли старые однополчане — лучшие летчики Германии, облаченные в новую форму люфтваффе или форму авиации военно-морского флота с боевыми наградами. Удивление вызвало появление в ресторане генеральных консулов в Мюнхене Италии, Венгрии, Болгарии, Румынии, Финляндии и Японии.

Зал ресторана был полон нарядными мужчинами и прекрасными дамами, сияющими золотом и драгоценными камнями. Но, уверяю вас, никто не мог сравниться с Доррит и Еленой Ганфштенгль, затмившими всех своей красотой, свежестью, изысканными нарядами и со вкусом подобранными украшениями из бриллиантов, сапфиров и изумрудов. Я был горд своей супругой. Я был искренне счастлив.

Гости потоком несли корзины и букеты цветов, предназначавшиеся главным образом Доррит. Дипломаты вручили мне фарфоровые сервизы, статуэтки, бронзовые канделябры, а генконсул Финляндии — серебряный знак пилота ВВС своей страны с почетным дипломом, подписанным Верховным главнокомандующим Густавом Маннергеймом. Друзья-однополчане подарили мозаичное панно, выполненное в виде карты Западного фронта, с указанием рубиновыми стрелками районов, где мне пришлось принимать участие в боевых действиях. Геринг, верный своим охотничьим пристрастиям, торжественно вложил в мои руки карабин с дорогим цейссовским оптическим прицелом. Ну а подарком Мильха, как у него всегда водилось, стал плотный и пухлый пакет с весьма чувствительной суммой в долларах.

Геринг взял в свои руки порядок на банкете и первым произнес тост за одного из лучших пилотов Германии, его боевого товарища и просто замечательного человека, то есть за меня. Затем, строго следуя вложенному в его руки адъютантом списку, он предоставлял слово руководству министерств, «Люфтганзы», однополчанам, дипломатам. Не успел болгарский генконсул, получивший разрешение Геринга, открыть рот, в зале произошло оживленное движение. Вошли адъютанты фюрера Брюкнер и Дитрих, а за ними сам Гитлер, на ходу взмахом руки приветствовавший публику, разом вскочившую с мест в восторженном порыве. Он направился прямо к нашему столу, вручил букет роз Доррит, поцеловал ее руку.

— Вы, как всегда, прелестны, фрау Баур, — прошептал он, наклонившись к уху Доррит.

— Дамы и господа! — Голос фюрера заполнил собой все пространство зала. — Коллеги, друзья, товарищи по партии! Я рад от имени НСДАП и