Мой мозг гудел, когда я пытался понять, о чем она говорит. Когда я говорил, что ей не позволено выходить из комнаты? Единственный наш разговор состоялся вчера утром…

Дерьмо.

Ебать.

Я положил телефон на стойку и встал перед Софией.

— Посмотри на меня.

Мой голос звучал достаточно мягко. К моему замешательству, она не сделала того, что я сказал. Когда в последний раз кто-то бросал мне вызов?

Я схватил ее за подбородок большим и указательным пальцами и поднял его вверх. Ее кожа была чертовски мягкой.

— Я не имел в виду, что тебе нельзя выходить из комнаты.

— О.

— Теперь это твой дом. Ты можешь пользоваться любой комнатой, какой захочешь. И если тебе захочется что-то приготовить или испечь булочки с корицей, кухня в твоем распоряжении.

София моргнула, выглядя усталой и растерянной. Желание утешить ее одолело меня. Я опустил руки и отступил назад, чтобы не сделать что-нибудь нелепое.

— София, — сказал я с ноткой раздражения в голосе, — Теперь ты замужем за Доном итальянской мафии. Это делает тебя королевой. Ты не можешь просто позволить людям помыкать тобой.

— Ты хочешь, чтобы я не подчинялась тебе? — она подняла голову, и в ее голосе появилась нотка дерзости. Вместо того, чтобы моя губа держалась в раздражении, она как будто дернулась в попытке улыбнуться. Я вовремя сдержал этот порыв.

— Нет.

Затем я решил немного позлить ее, чтобы посмотреть на ее реакцию.

— Ты обязана мне подчиняться.

Раздражение промелькнуло на ее лице, и на этот раз не смог сдержать ухмылку. Я обнаружил, что не против этого небольшого огонька, который есть у моей жены. Я поднес руку к лицу, чтобы скрыть улыбку, но то, как распахнулись ее глаза, подсказывало мне, что она заметила.

Я прочистил горло.

— Ты можешь задавать мне вопросы, София. Возможно, это фиктивный брак, но я не твой тюремщик.

Если мы собирались убедить Семью, что брак настоящий, то она не может меня бояться.

Она закусила губу и отвела взгляд, прежде чем кивнуть. Между нами повисла неловкая тишина, и я взглянул на телефон, желая, чтобы пицца пришла и спасла меня. София заерзала, ее ноги подпрыгивали на кухонном острове. Я уставился на них.

— Что у тебя с ногами?

Она замерла от моего резкого тона.

— О, эм, у меня сидром Элерса-Данлоса.

Она впилась пальцами в бедра. Мне пришлось физически сдерживать себя от желания заменить ее руки своими.

— Что это такое?

— Это заболевание соединительной ткани, поэтому мои суставы не очень стабильны. Мои бедра и колени страдают больше всего. Они могут вывихнуться или вызвать что-то, называемое подвывихом, что похоже на частичный вывих. Я начала пользоваться ходунками пару лет назад, но в последнее время этого недостаточно, и мне пришлось начать пользоваться инвалидной коляской.

Ее голос затих, стал почти шепотом, а щеки покраснели. В нашем мире имидж имел силу, поэтому неудивительно, что она жила в тени. Но я понял, что меня не особо волнует, что это делает ее уязвимой. Разве это имело значение, если я был с ней, готовый защитить?

— Это опасно? — процедил я сквозь стиснутые зубы.

— Я так не думаю?

Это прозвучало с вопросительной интонацией.

— Как ты можешь не знать?

Мой желудок сжался, когда София вздрогнула от моего резкого тона.

— У меня никогда не было стабильного медицинского обслуживания, поэтому просто пришлось пользоваться всем, что мне доступно.

Стиснув челюсти, я кивнул ей, чтобы она продолжала.

— Недуг проявлялся у меня с самого детства. Я все время подворачивала лодыжки, мои ноги всегда были в синяках, потому что часто падала. У меня были ужасные боли из-за роста, головные боли и другие случайные симптомы. Когда я стала старше, ситуация ухудшилась, и вывихи стали появляться чаще. В конце концов я убедила родителей, что мои слова не выдумка. Они водили меня к нескольким врачам, прежде чем один наконец поставил мне диагноз. Однако после этого я больше никогда не видела его.

Ебать.

Я бы не удивился, если бы Рустик убил доктора только за то, что тот знал о патологии в его семье. Мы с Софией выросли в разных преступных семьях, но было ясно, что наше детство не особо то и отличалось. Мой отец был строг со мной, редко проявлял привязанность, готовя меня к тому, чтобы стать следующим Доном. Но я никогда не сомневался в его любви. Никогда не сомневался, что все, что он делал, было на благо нашей семьи. А вот Рустику явно было наплевать на свою дочь.

— Существует лечение?

— Я не думаю, что действительно существует какое-то лечение. Я имею в виду, что обезболивающие и грелки могут помочь, и думаю, что некоторые люди занимаются физиотерапией. И, конечно же, пользуются средствами передвижения. Но нет какого-то конкретного лечения.

Стук в дверь помешал мне ответить. Я включил камеру в коридоре на своем телефоне и увидел Ромео с нашей пиццей, и открыл дверь ровно настолько, чтобы выхватить ее у него.

— Что, ты не собираешься пригласить меня внутрь? — спросил он с сумасшедшей улыбкой.

Я проигнорировал его вопрос.

— Ты получил ее медицинские записи?

Выражение его лица изменилось.

— Я хотел сообщить тебе об этом. Франко ничего не смог найти.

Франко был моим лучшим хакером и всегда доставлял мне необходимую информацию.

— Что ты имеешь в виду?

— Если у нее и были медицинские записи, то их кто-то уничтожил. Я имею в виду, удалил. Ты знаешь, что Франко мог бы их найти, если бы они были просто стерты.

Во всем этом был замешан Рустик. Сволочь.

Я коротко кивнул Ромео и закрыл дверь перед его носом.

Я положил пиццу на кухонный остров и взял две тарелки. По крайней мере, я знал, где они находятся.

— Мы запишемся на прием к врачу, посмотрим, что он скажет.

Я был уверен, что ее болезнь излечима, если только она встретится с нужным человеком.

— Спасибо. Это… это действительно приятно.

В груди у меня что-то защемило, и я отвлекся тем, что взял несколько кусков пиццы.

— Ешь, это твой обед. У меня есть работа.

Я направился к двери, но остановился, когда София позвала меня по имени.

— Ты сможешь привезти мою инвалидную коляску? — спросила она.

Я провел рукой по лицу, раздражение на самого себя возрастало. Сначала я заставил ее думать, что ей не разрешается выходить из комнаты, а теперь оставил ее на стойке без необходимого ей средства передвижения. Каким придурком — мужем я был. Вот почему я не мог позволить