Банальная, как прописная истина, она желает изменятьокружающих к лучшему назойливо-придирчивой сверхопекой и мелочно-прилипчивойрегламентацией их жизни. Умственно-рассудочная мораль, прямолинейноеутверждение ее канонов вышибает в ней способность любить и чувствовать другихлюдей так, как любит и чувствует их истинно женственная женщина – сердцем. Онахотела бы быть камертоном общественного добронравия, направлять «заблудшиедуши» на «путь истинный», прививать им нормы «сознательности», «дисциплины»,«порядка» и т. д., а превращается для окружающих в некое моральное пугало,отвращающее их не только от нее, но и от морали вообще. Именно такие, как она,при всех их потугах быть организаторами общества – самые бездарные егоразвратители, потому что всякая сверхморальность всегда вызывает естественныйпротест и неприятие ее, особенно в среде молодежи. Впрочем, давно уже сказано:путь в ад усеян самыми благими намерениями.

Не чувствующая истинной природы социума и не умеющаяадекватно ее осознавать, гиперсоциальная женщина выступает в качестве какого-тобесполого существа, стремящегося превзойти мужскую активность и научить мужчину«настоящей» общественной деятельности. При этом мужчина оказывается ей и вовсене нужен, потому что в ней самой формируется «мужчина», способный реализовать иутвердить в мире ее ценность существования. Есть, однако, лишь одно исключениедля нее в отношении мужчин – это фигура лидера, руководителя, вождя, чьяобщественная деятельность созвучна ее моральной позиции. Здесь она полностьюоказывается во власти его авторитета, его деловитой обаятельности, здесьвыступает она не просто «соратницей», «верной помощницей» в его многотрудныхделах, но ретивой язычницей, боготворящей своего идола и кликушески призывающейсвоего кумира.

Гиперсоциальная женщина всегда поклонница и поборницасильной власти, даже если эта власть есть насилие и садизм. Мазохистскиупивается она насилием над ней власть имущих, оправдывая это насилиенеобходимой целесообразностью и требуя такого же упоенного служения идолам порядкаи законности от своего окружения. Она мнит себя одновременно жертвой и жрицейкульта общественного сознания и дисциплины. Она свято убеждена, что если бы вселюди стали такими же высокосознательными и дисциплинированными, как она, то наземле тотчас восторжествовало бы и утвердилось на веки вечные «всеобщее царствосправедливости и счастья» (или какой-либо подобной пошлости).

Ложность гиперсоциальной женщины заключена в том, что в нейнапрочь отсутствует то волшебное свойство, то «чудное мгновенье» истиннойженственности, которое делает мужчину другим, лучшим, облагораживает его,одухотворяет его деятельность, его труд, его общественную активность, такестественную для него; несет ему вдохновение, дает силы для подлинногопреображения доступного ему мира. Она допускает, видимо, что возможно обойтисьи без этого преображающего взаимоотношения, хотя тайно желала бы подобногоотношения к себе со стороны мужчины, но соответствующего женского самочувствиядля этого не имеет, а потому предпочитает быть «мужественной женщиной», котораявсецело поглощена общественной деятельностью и в ней находит свое «общественноепризвание», восполняющее то, чего она лишена в частной жизни.

Мораль, которую она отстаивает непрерывно, раздраженно ивзвинченно, становится ее маской, ее средством приспособления в жизни. Ееморальные суждения в силу этого носят, скорее, характер моральных осуждений,она лишь себя чувствует образцом для подражания, все прочие люди, за небольшимисключением, представляются ей «с душком». Всеми силами, всеми помыслами своимихочет она быть судьей, по должности или по общественному положению, ибо в этомстатусе может наиболее законнически и притом скрыто-сладострастно разрядитьвесь мучительный избыток своего клокочущего невротизма. Жажда судилища всюду ивезде – вот постоянный знаменатель ее жизненной позиции.

Интересно, что в характере гиперсоциальной женщины могутсочетаться, иногда парадоксально сообразовываться и гиперсоциальные, иантисоциальные тенденции. Это происходит в тех случаях, когда в ней достаточнозаявляют о себе ее интеллектуальные и, особенно, сексуальные притязания,которые она желает скрыть, закамуфлировать и не только от других, но и от самойсебя.

Было бы ошибочным утверждать, что желание нравиться мужчинамей совершенно чуждо, она хотела бы привлекать к себе их внимание, но привлекать«достойным», «порядочным» образом, и прежде всего своим «высокоморальнымповедением». Она считает ниже своего достоинства пользоваться теми пошлымиприемами, которые позволяет себе сексуальная женщина. Она не будетсоблазнительно полуоголять себя в одежде, но, напротив, закроет, завернет,запакует себя, всем видом подчеркивая свою «порядочность» и «скромность».

Ее платье – сплошная «строгость» и «благопристойность»,часто отдающая штампованным безвкусием. Есть в ее манере одеваться какая-тожелезобетонная монументальность, убивающая в мужчине всякую склонность кигривым фантазиям и сексуальным порывам. Она любит тона неяркие, стертые,блеклые, темноватые, «солидные», не признает чрезмерно смелого, экстравагантногопокроя платья, демонстративной игры его линий, оживотворяемых скрытым под нимтелом; она лишена в этом смысле всякой художественной фантазии и воображения.Платье для нее скорее форма.

Но особенно большое значение гиперсоциальная женщина придаетприческе, которая у нее всегда в порядке. Последнее, видимо, связано с тем, чтосостояние волос на голове человека самым непосредственным образом выдает егоотношение к социуму, символизирует уважение или неуважение к нему. Бытьлохматым, непричесанным, нестриженным – значит выражать презрение к мнениюокружающих о себе, значит чтить только свое природное, а не социальное лицо.Напротив, «причесанность» – это всегда знак признания общественных предписаний,следование принятым в обществе правилам внешнего индивидуального самовыражения.Кроме того, прическа дает законченный образ лицу человека и как бысимволизирует его «верх», а следовательно, «порядочное» лицо должно иметьприличную прическу, достойное обрамление (тем более лицо такой благопристойнойженщины, как гиперсоциальная).

Она наивно верит в привлекательность такого ее облика длямужчины, во всяком случае, для «настоящего мужчины», а таковым для нее являетсятот избранник, который выше всяких «глупостей», «разнузданности», «разврата»,который всегда был (или стал) нечувствительным к разного рода дешевымухищрениям и соблазнам торжествующей похоти и который лишь один в состоянии позаслугам оценить ее «подлинное» женское «очарование» и «достоинство». В средеинфантильных либо личностно-стертых мужчин она, скорее всего, рано или позднонайдет признание ее «заслуг перед отечеством», потому что такой мужчинануждается и ищет нечто вроде материнской опеки для себя, не способен ккаким-либо «вдохновениям» и вполне удовлетворен банальным бытовым союзом с достаточносильной и опекающей его женщиной.

Союз гиперсоциальной женщины с мужчиной в лучшем случае –союз символической «матери» с ее символическим «сыном». Здесь она предстаетбдительной наставницей, неусыпно контролирующей поведение своего «незрелого»партнера.