Аудиенция у Генерал-Наместника удалась. И презент он принял, и родительский привет, и сам, почитай, битый час вспоминал их молодые похождения. Расчувствовался, а когда Енох еще сообщил, что в Кремле ему выбор был, куда пойти служить отчизне, и он сознательно, ну и по совету отца, конечно, предпочел этот далекий окуем столичным задворкам, Урза Филиппович вообще в восторг пришел:

– Я вот что вам, милейший Енох Минович, скажу: каждый державный муж приходит к такой потребности, когда ему уже ни денег, ни чинов, ни продвижения не надобно, а одно-единственное душу и разум напрягает – жажда передать свой опыт, свои знания молодежи, идущей за тобой по государственной тропе служения Августейшему Демократу. Вот в чем смысл нашего земного бытия, вот что ни тлен не тронет, ни червь не подточит. Но редко ныне найдешь достойных юношей. Все в наставники рвутся! Сам-то от горшка три вершка, жиденькую бороденку отрастил, заморскую бурсу, прости господи, закончил и уж мнит себя столпом экономики, в министры метит, истины с экранов вещает, державой управляет! А сам гвоздя ржавого не забил, с паршивой лавчонкой на базаре никогда не управлялся. Зато языком ловко тренькает! Тьфу, да и только!

– Вы, глубокоуважаемый Урза Филипович, даже и не подозреваете, до чего правы. Моему поколению, хоть и пожили мы еще недостаточно, много такого досталось. И умников этих среди моих погодков наблюдать приходилось, так сказать, в зачатке. Гнилостный в подавляющей массе народец, продувной. А главное, почти сплошь инородный. Ну о каких они интересах Державы печься могут, когда их земля обетованная – Объевра. Я больше скажу, только вы уж откровения мои за крамолу не примите, – не та поросль вокруг Царя-батюшки собралась, сплошь чертополох какой-то безродный, дачно-приозерский. Мне так думается, что такие, как вы, Урза Филиппович, должны быть в ближнем окружении Президент-Императора.

– Мой вам совет, – многозначительно воздел указующий перст генерал, – об инородцах поменьше распространяйтесь. Откуда в нашей многонациональной державе инородцам-то взяться? Все мы инородцевы дети, и от этого никуда не деться. Да и времена сами знаете какие!..

«Да, перебрал я малость, – сдрейфил Енох. – Что-то меня уж слишком понесло!» – а вслух виновато произнес:

– Так я же о благе Отечества пекусь, а крамола как раз от этих умников и идет...

– Батюшка вы наш разлюбезный, – принялся поучать начальник, – из-за межи к нам, темным, свет истины и свободы идет. А крамола, она у нас самих колосится, словно бурьян. Вы это накрепко запомните, без Запада и Западо-Востока мы – ноль! Мы – срединная мягкотелость, в том беда и сила наши. А потому давайте в рабочем кабинете о пустопорожних предметах говорить не будем, – на всякий случай перестраховался Наместник. «Кто его знает, что за фрукт приехал в его округ, для начала проверить следует, а уж потом дозволять крамолу говорить», – подумал он и, не сбавляя оборотов, продолжил: – В толк не возьму, вас что там, за бугром, не доучили малость али, наоборот, переучили вусмерть? Ровно как Берез-Вениковский, царство ему небесное, околесицу несете не по чину.

– Простите, господин Генерал-Наместник! – переходя на официальный тон и понимая, принялся благодушно оправдываться Енох. – Я с вами полностью согласен, вестимо, у нас и своей крамолы полно, хотя враги Царя-Президента и святой Державы нашей в основном в заграницах поокопались! – делая вид, что предыдущие слова начальника его никоим боком не касались, гнул свое посетитель. – Нынче наш отчий дом, как считает народ и Его Величество Преемник Шестой, на подъеме. Благосостояния людские растут, промышленность прет, червонец стабилизировался, того и гляди золотым станет, войны утихают, хлеба и зрелищ имеем предостаточно, а главное, демократия заматерела и обратилась в незыблемость. Это же очевидно! А что эти, простите за несалонное слово, гниды творят? Они хулу на нас собирают, каждый успех в поражение норовят обернуть. Детей от родителей пытаются отбить! Тургенят, одним словом, рахметовщину с базаровщиной разводят. Инородцы они для всех нас и всего демократического человечества, не по рождению, не по крови, а по духу своему гадкому. Вот каков смысл я вкладывал в эти слова. Вы должны понять мою горячность. А что до учения в Объевре и Афроюсии – грош ему цена. Наплевать и забыть, только с сего дня по-настоящему учиться-то и стал, за что поклон вам земной и сыновняя благодарность.

«Вот отродье банкирское! С таким ухо надо держать востро. Поди их сегодня разбери, молодых, хотя – не так уж он и молод. Вон куда хватил, Тургенева приплел, а ученость показал. Далеко пойдет, ежели, конечно, мы позволим», – полуприкрыв лицо широкой ладонью, думал старый генерал.

Потом долго пили чай, говорили о местных красотах и дикости.

– После предшественника вашего окаянного трудновато вам будет. Отчаянный был, до жути. Однажды, уже к вечеру, прибыл ко мне с докладом. Не большой я любитель дергать людей понапрасну, пусть себе работают, да и экономия, а то одного бензину уходит прорва. А здесь заявился, весь блестит как масленичный блин, мол, извел я, ваше высокопревосходительство, в своем уделе недоимщиков, ябед и прочую противоправную нечисть, – и бах мне на стол нечто в полотняном мешочке. Я уже, признаться, перекреститься собрался, думал, что он мне чью-то отрубленную голову приволок. С него-то станется! А он это, тесьму распустил и достает из мешка трехлитровую банку. Стекло зеленовато-мутное, да и я уже на глаза ослаб. Придвинулся поближе и едва чувств не лишился.

– И что же в банке было?

– Уши.

– Как уши?! – отолбенел Енох.

– А так, человеческие уши, – понизил голос хозяин кабинета. – Почти половина банки, да еще самогоном залиты, чтобы не завоняли. Пришел я малость в себя, дрожь унял и спрашиваю, что же ты, паршивец, творишь? А он: устанавливаю, мол, демократию, веду активную борьбу с антигосударственным и несознательным элементом. Здесь, говорит, тридцать левых ушей и двадцать четыре правых. И пусть знают: ежели не исправятся, приду и уже не уши – головы отрежу и у изваяния Преемника Великого поскладываю. Отправил я его с этой посудиной в гостиницу, а сам ну в столицу звонить. Дело-то не шутейное, это тебе не солдат какой проштрафился. Звоню и туда и сюда, а там как обычно – ни да, ни нет. Потом один из визирей спрашивает, дескать, жалобы от населения есть? Нет, говорю, не поступало. «Так чего волну гонишь? Сам-то безухих видел?» Нет, говорю. «Так на нет и суда нет. Ты его пока в дурдом определяй и бумаги соответствующие готовь. Хотя, говорит, жаль будет расставаться, такие работники нам нужны, да и на действительного тайного советника ему мы уж документы послали». Вот такой у вас предшественник был, – подвел итог хозяин кабинета. – Вы, главное, не тушуйтесь попервости. Как себя изначально поставите, так вас общество и воспримет. Месяца три-четыре вас многие на «понял-понял» брать попытаются...

– И кто же на такое решится? – удивленно поднял брови Енох.

– Да кто угодно, – ухмехнулся старый генерал. – И помещики, и служивые федералисты и, вестимо, муниципальный староста, и депутаты удельных каганов, да мало ли еще какого люду по окуемам шарится. В случае чего особо не миндальничайте. В государстве должна быть строгость. И запомните, никакая другая организация не может оказаться сильнее даже самого слабого государства. Это претит здравому смыслу и промыслу Божьему.