видом, что тот опешил. В тот же миг все услышали, как Адам Тавернье медленно произнес:

— Благородный ответ, мальчик! Достойный мужчины! Приготовься испытать его последствия» как мужчина!

И без того натянутый как струна, ребенок напрягся еще больше, приготовившись к заслуженной каре, ведь он осмелился бросить вызов своему отцу. Но наказания не последовало. Несколько мгновений Гийом-старший взирал на сына так, будто собирался броситься на него. От гнева его вены вздулись, глаза горели, а щеки стали красными. Сжимавшая прут рука его поднялась. Матильда сцепила пальцы, у нее вырвался стон… Отец уронил руку и в сердцах отбросил тонкий прут к очагу; потом доктор отвернулся и направился к столу.

— Иди спать! — лишь произнес он.

— Он никогда не будет вас уважать, если вы проявите слабость! — выкрикнул Ришар. — Этот мальчишка — настоящее семя…

— .. Тремэна! — резко оборвал отец, к которому вернулся гнев. — А ты прекрати бахвалиться! Наш разговор еще не кончен!

Гийом вздохнул с облегчением и, едва поклонившись, поплелся к лестнице, даже не решившись подойти к матери, чтобы ее поцеловать. Однако, поднявшись, он не сразу пошел к себе в спальню, а присел на последней ступеньке, чтобы послушать, о чем пойдет речь дальше, и станут ли говорить о нем. Он ошибся. Покончив с одним делом, отец всегда принимался за другое. Отложив на время семейные дела, он принялся расспрашивать Ришара о том, что, происходит в городе.

— Скажи-ка сначала, кого ты видел в тот вечер на ужине? Губернатор был там?

— Я даже удостоился чести быть ему представленным, — торжествующе отвечал Ришар. — Видите, отец, я был бы очень не прав, если бы не пошел туда, и…

— Отвечай только на мои вопросы! Маркиз де Монкальм тоже там был?

Допрашиваемый неприятно засмеялся.

— Конечно, нет! Вы прекрасно знаете, отец, что главнокомандующий и наш губернатор, господин де Водрей, не любят друг друга. Еще меньше ладят они с господином интендантом.

— Иначе и быть не может, — промолвил Адам Тавернье. — Монкальм — человек честный, чего не скажешь о двух других. И потом, в осажденном и голодном городе место военачальника — не в банкетном зале. Я знаю, что он никогда не бросает своих людей, так же как и его заместитель, шевалье де Леви…

— Да это просто смешно! И недели не пройдет, как осада будет снята: посмотрите хотя бы, что происходит на южном берегу — со вчерашнего дня генерал Вольф грузит свои войска на корабли. Он уходит из лагеря Леви, уже покинул лагеря у водопада Монморанси и на острове Орлеан. Его отход, вероятно, теперь уже вопрос нескольких часов. Должно быть, Вольф ожидает ветра…

— Проказник! — с иронией воскликнул доктор Тремэн. — Да ты, оказывается, в курсе всех событий и планов! Если англичане думают уходить, почему же тогда их шхуна прошла у нас перед носом четыре дня тому назад? Лично я нахожу это странным!

— Не думаю, что этого стоит опасаться. В любом случае линейные корабли не смогут подняться вверх по реке тем же путем. Если они готовятся встать под паруса, то лишь затем, чтобы пойти вниз по реке и выйти в открытое море. Давно пора, кстати. — Интересно, почему? Ни Квебек, ни мы пока еще не выдохлись. Мы могли бы еще долго сопротивляться…

— Конечно! Тем не менее по городу ходят слухи. Люди поговаривают, что нам нет больше смысла защищать интересы короля, которому на нас наплевать.

— Что это значит? — проворчал Адам, — Я повторяю что слышал. Говорят, что в конце концов… англичане, может, и не так уж плохи, и что…

По грохоту Гийом догадался, что акадиец резко встал, опрокинув свой стул. Должно быть, он впал в ярость, так как голос его гремел:

— Не так уж плохи? Ты мне это говоришь? Прости, Тремэн! Но, по-моему, мне лучше прогуляться. От таких речей мне становится душно…

Дверь хлопнула. Сидя на ступеньке, Гийом с тайной надеждой подумал, что настал час, когда отец и брат начнут выяснять отношения, но ему не суждено было при этом присутствовать: мать неслышно поднялась по лестнице и предстала перед ним.

— Ты что здесь делаешь? — спросила она строго. — Ты уже должен быть в постели.

— Я знаю, но…

— Никаких «но»! Я не люблю, когда мой сын ведет себя, словно гадкий шпион. Давай! Поторапливайся!

Вздохнув, ребенок повиновался:

— На самом интересном месте!

— Ох! — воскликнула Матильда в негодовании. — Неужели ты надеялся услышать, как распекают твоего брата?

— Да, — спокойно согласился Гийом. — Я его ненавижу! — Затем, встав на цыпочки, он поцеловал мать в щеку. Добрый вечер, мама, желаю вам спокойной ночи!

Энергичным, но исполненным нежности движением госпожа Тремэн привлекла к себе сына и поцеловала его в лоб. Она не решалась упрекнуть его в антипатии, которую и сама ощущала. Ей и так приходилось скрывать это чувство от мужа, ведь она разочаровала его тем, что не захотела открыть ему свое сердце, а он, разочаровавшись, испытывал потребность чаще, чем следовало, прощать старшего сына. Матильда с трудом мирилась с тем, что он был недостаточно тверд с Ришаром.

Ришару, впрочем, нечего было особенно опасаться отцовского гнева, так как тот, приободренный возвращением сына, уже остыл. Молодая женщина потому и ушла, что не желала своим присутствием вынуждать мужа к строгости, проявлять которую он не особенно хотел. Оставшись одни, мужчины могли легко договориться: Ришар прекрасно знал что делал, когда просил отца о разговоре наедине.

Гордость не позволяла Матильде слушать, о чем говорили внизу, поэтому она ушла в спальню, где могла хоть несколько мгновений побыть одна.

Комнату освещал лишь огонь в камине: она разожгла его в конце дня, чтобы в доме было не так сыро. Спеша подняться наверх, она забыла взять свечу, но это не имело значения: она поворошила растленные угли, от них тотчас вспыхнули ярким светом сосновые поленья, которые ома подложила в очаг, и комната наполнилась душистым ароматом.

Если бы Матильда жила здесь одна, она любила бы эту светлую комнату, где на фоне белых стен так прекрасно смотрелся большой темно-зеленый шкаф двух разных оттенков, рядом стояла широкая ореховая кровать из тщательно навощенного дерева мягкого тона с толстой периной ярко-красного цвета. Она была освящена висевшим над ней простым деревянным крестом, по обе стороны лежали узкие коврики с незатейливыми цветами и стояли два кресла на хрупких ножках, на которые клали одежду, а у камина красовалась деревянная колыбель, ставшая ненужной с тех пор, как маленький Гийом перестал в ней спать. Вот уже девять лет, как в нее не клали ребенка. Матильда предпочла бы, чтобы ее