– С чего бы? – спросил Сквозняк тонким, как комариный писк, голосом.

– Чуйка.

– Думаешь, будут проблемы?

– Не уверен, но хочу перестраховаться.

– А может, просто стареешь? Говорят, пятьдесят лет – бздишь как дед.

Ржавый усмехнулся.

– Да, говорят, а потом зубы по полу собирают. Вали уже!

Сквозняк коротко кивнул и ушел, похлопав сообщника по плечу. Стало немного спокойнее. По правде, вряд ли кто из приличных наемников возьмется вредить их компашке. Во-первых, все-таки свои, во-вторых, себе дороже связываться. А мелкая сволочь и отмороженные мордовороты их даже найти-то не смогут. И все-таки предчувствие было неприятным.

Барон пришел в условленное время с точностью до минуты. В багровом сюртуке при цилиндре, в руке трость с обсидиановым набалдашником, поверх замшевых перчаток несколько золотых перстней. Выбритый подбородок, твердые, словно вырезанные из тиса губы, взгляд тяжелый, как будто на тебя смотрит свинцовый слиток. Адалард Кай сел напротив, на лице появилась уродливая улыбка, при которой уголки губ изгибаются не вверх, а вниз, и от носа к ним прочерчиваются резкие складки. Улыбка презрительного человека. Донесся аромат дорогих луарских духов. Ржавый подавил желание сплюнуть.

– Полагаю, трудностей не возникло?

– Никаких проблем, – Ржавый достал сверток с книгой и положил ее перед бароном.

Адалард чиркнул спичкой, зажег свечи в канделябре, чтобы рассмотреть реликвию. Десяток минут он рассматривал ветхие страницы, пальцы в замшевых перчатках бережно листали перевод. Погрузившись в чтение, он как будто забыл про Ржавого. Затем спросил:

– Вы читали?

– До тех пор, пока не понял, что нашел именно дневник Тидира.

– Это понятно. Потом вы прочли перевод? – обычно бесстрастный голос барона стал напряженным, как будто книга превзошла его ожидания.

– Нет.

– Почему же?

– Я не искушен в археологических, гм, полезных ископаемых. В переводе сплошные термины, сноски, циркумфлексы всякие, не по мне это.

Адалард Кай смерил Ржавого взглядом, словно взвешивая в уме, насколько старый вор глуп, а насколько хитер.

– Вы сделали копию записей?

– Зачем же?

– Отвечайте на вопрос: да или нет? – барон, казалось, ревновал, как будто поручил Ржавому не книгу принести, а сопроводить любимую женщину, и теперь допытывался, не случилось ли в дороге чего интимного. Это позабавило Ржавого и одновременно насторожило: как сказал поэт, искры ревности приводят к пожару.

– Не давите на меня.

Адалард пренебрежительно хмыкнул и промолчал.

– Никто не копировал текст. Мы работаем честно.

Барон некоторое время пристально смотрел на Ржавого, затем вернулся к чтению, снова надолго. Оранжевое пламя свечей освещало сосредоточенное лицо, черные брови хмурились. Наконец, барон убрал книгу к себе и взамен положил на стол мешочек с монетами. Попрощавшись и больше ничего не говоря, Адалард ушел. Величественная поступь не скрыла от Ржавого спешку и затаенный восторг.

Вечером того же дня, встретившись в одной из неприметных гостиниц около вокзала, они со Сквозняком разделили деньги. Ржавый – основатель и главарь их славной компашки, но любую прибыль он всегда делил на равные доли вне зависимости от заслуг каждого. Деньги нужны всем, проблемы не нужны никому. Таково одно из правил выработанного за годы совместной работы устава: все в одной лодке, деньги и проблемы делятся поровну.

Сквозняк как всегда после крупного дела собрался за Яблочный пролив на острова к родственникам. Хороший парень, заботливый, привезет им подарки и закатит пир. Правда, те до сих пор считают, что он акробат в цирке. Поезд до ближайшего портового города отходил сегодня же ночью, и, крепко пожав друг другу руки, они простились. До нового дела.

Хорошенько выбритый и в новом костюме, Ржавый прежде всего завернул в переулок, где члены гильдии садовников торговали цветами, и выбрал букет из семи лилий. На фоне навязчивого смога большого города аромат цветов приятно освежал и успокаивал. Миновав дворы, Ржавый вышел на тротуар центральной улицы.

Начинался теплый майский вечер. Муниципальные служащие в синих фуражках зажигали газовые фонари, в дренажных канавах вдоль дорог стрекотали сверчки, людей на улице стало меньше, теперь они не спешили по делам, а наслаждались окончанием буднего дня. Даже возницы перестали подгонять лошадей, и колеса кебов и карет перестали тарабанить по брусчатке. Вместо деловых костюмов и рабочих комбинезонов появились вечерние фраки и пышные платья, мужчины щеголяли дорогими тростями, дамы обмахивались веерами. Парочки и компании расходились по театрам, операм и балетам, кто-то предвкушал танцы на светском балу, кого-то ждала трубка и бокал бренди в джентльменском клубе.

Среди людей Ржавый безошибочно примечал баалистов, даже если при них не было инсигнии – галстука, ленты или кулона соответствующего цвета. Министранты и, особенно, фламины Золотого баала отличались наиболее изысканными одеждами из шелка и бархата, крупными золотыми украшениями, в большинстве то были мужчины, а среди женщин чаще встречались почитательницы Голубого баала, их изящные платья и чарующий макияж буквально сворачивали шею, вынуждая оглядываться и дивиться красоте. Веер в их руках становился не средством от жары, а опахалом, несущим ароматы нежных духов. Ржавому нравились баалисты. Богатых мужчин он обворовывал, а с красивыми женщинами спал. Правда, зачастую служительницы Голубого баала предпочитали единомышленников: золотых богатеев или сильных и мужественных последователей Красного баала. Но не сегодня!

Вечер стал бы совершенно прекрасным, если б холодная жаба слезла с живота, но дурное предчувствие так и не пропало. Именно поэтому Ржавый взял с собой нож. Барон настораживал тем, что не был понятен, как, например, баалисты. Он был богат, силен волей и телом, по-мужски красив, но явно не состоял в Культе баалов. И вместе с тем