и был мертв, вздрогнул, словно от удара тока. Его глаза раскрылись, и в них застыл ужас. Он пытался говорить, но из его рта вырывался только глухой хрип.

В этот момент из его груди вырвался и полетел к руке человека в черном полупрозрачный шар, не больше шара для бильярда. Гость ловко поймал ее, рассмотрел со всех сторон. Удовлетворенно кивнул.

Потом закрыл глаза и вдохнул, впитывая в себя, и в его глазах зажглись нечеловеческие огоньки. В этот же самый момент все кричащие пациенты замолчали — как по команде.

Быстрым шагом человек в черном направился на выход. Он возвращался во мрак, откуда пришел, оставляя «Сосновый Бор» погруженным в тревожный сон.

Глава 5

Выйдя из галереи, я прежде всего позвонил Кривощекину и попросил его узнать про Березова — кто такой, чем живет, чем известен. Кривощекин согласился помочь и сказал, что перезвонит, как все выяснит.

Потом, недолго думая, решил проведать Абрахама Анисимова — странного художника, который изобразил на своей картине необычные хрустальные шары. Я хотел узнать у него про эти шары как можно больше. Надеюсь, он не окончательно спятил и сможет мне помочь.

Автомобиль скрипнул покрышками по асфальту, тормозя перед высоким забором, увенчанным колючей проволокой. Сквозь ворота, украшенные ржавой табличкой «Сосновый Бор» и гербом — сосной с продетыми в ветви звездами — я увидел внушительное здание с закругленными окнами и мрачноватым фасадом.

«М-да, на санаторий это едва ли похоже», — подумал я, выходя из машины.

Подойдя к воротам, я увидел двух полицейских. Они с недоверием посмотрели на меня. Один из них курил, второй заполнял какие-то бумаги.

— Доброе утро, — произнес я, стараясь говорить спокойно.

Один из полицейских, мужчина с густыми бровями, вопросительно взглянул на меня.

— Вы к кому? — спросил он, не отводя взгляд.

— Я к Анисимову. Хочу его навестить, — ответил я.

Оба, едва услышали эту фамилию, сразу же как-то встрепенулись, оживились. Второй полицейский, молодой человек с бледным лицом, подошел ближе и прищурился.

— А кто вы такой? И зачем вам Анисимов? — спросил он, доставая блокнот и ручку.

— Признаться, лично я его не знаю, но хотел бы переговорить с ним по поводу его работ. Он художник.

Полицейский с бровями хмыкнул.

— Анисимов уже не принимает посетителей, — заявил он, оглядывая меня с подозрением.

Я почувствовал, как во мне начинает закипать злость.

— Может быть, мы все-таки у него спросим принимает он или нет? — проговорил я, стараясь сохранять спокойствие.

Полицейский недоверчиво посмотрел на меня, потом на своего напарника, потом снова на меня.

— Хорошо, — сказал он, наконец, — покажите документы.

Я подал им паспорт и водительские права. Они внимательно их изучили, потом вернули мне.

— Подождите здесь, — сказал полицейский с бровями, повернувшись к воротам.

Он заговорил по рации, а я сжал кулаки, чувствуя себя словно на допросе.

Ожидание показалось вечностью. В конце концов, полицейский с бровями кивнул и, не говоря ни слова, повел меня по длинному, мрачному коридору. Стены были окрашены в бледно-серый цвет, и на них были развешаны скучные картины с изображением пейзажей.

Мы остановились перед дверью, на которой была прикреплена металлическая табличка с номерком. Полицейский отпер ее ключом и попросил меня войти.

Я оказался в маленькой комнате, в центре которой стояла железная кровать. Вокруг лениво расхаживал врач с незажженной сигаретой в зубах. Рядом — санитарка, испуганная, дерганная. На кровати, с покрывалом до плеч, лежал Анисимов. Мертвый.

Его лицо было бледным, а губы сжаты в тонкой линии. Глаза закрыты, но даже в смерти на них легла некая странная гримаса ужаса.

Я подошел к кровати и посмотрел на Анисимова. Он казался спокойным, но это спокойствие было мрачным, похожим на безжизненную маску.

— Он умер сегодня ночью, — сказал полицейский, стоя у двери. — Предположительно от сердечного приступа.

— Умер? — удивленно проговорил я, взирая на странное выражение лица покойного — словно тот перед смертью увидел призрака.

— Такое бывает, — без всяких эмоций произнес врач, чиркая спичкой о помятый коробкой — спичка все никак не хотела давать огня.

Я не отрывал взгляда от Анисимова. Его лицо было искажено страхом, и это было не то лицо, которое должно быть у человека, умершего от сердечного приступа.

Закурив наконец сигарету, врач сурово взглянул на меня.

— Ну всё. Больше вам здесь делать нечего. Проведали знакомого — и хватит. Идите. А то сейчас главврач придет, орать будет.

Я кивнул, но ноги не слушались и уходить я не спешил.

Врач кивнул полицейскому, давая знак, чтобы тот выпроводил меня.

— Парень, давай. И в самом деле пора. Вот, можешь взять на память.

Он протянул мне тоненькую тетрадь.

— Что это? — спросил я.

— Никаких родственников у него не было, — пояснил полицейский, кивая на тело. — И мне это всё без надобности.

— А для дела они разве не понадобятся? — спросил я, забирая тетрадь и осматривая ее.

На обложке — просто «Дневник». Тетрадь, сшитая из грубой, серой бумаги, пропахшая сыростью и чем-то странным, напоминающим одновременно влажную землю и старую краску. — Для какого дела? — спросил полицейский. — Пациент умер от естественных причин. Дела в этом случае не открывается. Мы лишь протокол составить пришли — так положено. А теперь давай, иди. А то и на тебя сейчас протокол заведу — за нарушение режима посещения!

Я вышел из палаты, крепко сжимая в руках дневник.

В душе было странное ощущение. За несколько часов до того, как я захотел встретиться с, возможно, единственным человеком, которым хотя бы смог мне рассказать хоть что-то об этих странных хрустальных шарах, он вдруг умирает от сердечного приступа. Какое-то странное совпадение.

Я сел в машину, взглянул на дневник. Обычная ученическая тетрадка в клетку.

Внутри, пожелтевшие страницы, покрытые царапинами и кляксами, хранят хаотичные записи, похожие на поток сознания. Нет никакой систематики — ни дат, ни чисел, ни времени. И даже писал Анисимов не только строго по горизонтали, но и сверху вниз, и по диагонали. Записи перемежались зарисовками, причем весьма специфичными и с художественной точки зрения правдоподобными.

«Красный — цвет крови, но также и цвет заката. Солнце плачет, его слезы окрашивают небо в багровый, и мир погружается в тень. Я боюсь темноты, но она манит