землю, похлопает тебя по плечу и смачным басом произнесёт: «Александр Семёнович, не волнуйся, я разрулю эту проблему».

В первую секунду Саша не одобрил Тёмину шутку, но в конце концов невольно засмеялся. Тёма продолжил:

— Что ж, давай хоть ужином тебя накормлю. У нас сегодня перловка и куриные котлеты, кажется. Пируем! Конец месяца! Скажу сразу, на вкус котлеты получатся ужасными. По графику должна готовить Джоанна, а умеет она по жизни только в носу ковырять, но порой и это не всегда по силам. Собирайся!

Саша долго отпирался. Он ни разу не был у Кравченко в гостях. Тёма часто называл свою квартиру свинарником или притоном, набитым чужими друг другу людьми. Такое описание едва ли могло пробудить желание стать гостем в их доме. Но Артемий был красноречив, и через полчаса друзья перебрались из Сашиной квартиры в обитель голодных детей и ворчливых баб. Ребят вышла встречать Ирина.

— Ну что, готовы котлеты? — нетерпеливо спросил Тёма.

Дивановская закатила глаза и скрестила руки на груди:

— Я не знаю, где по меркам англичан заканчивается сырое мясо и начинается еда, — пробубнила она, — но по моим меркам это всё ещё несъедобно. Дай сама дожарю, уйди.

Женщина толкнула Джо бедром и захватила территорию.

— Здравствуйте, я Саша, — робко улыбнулся гость. Ирина мельком взглянула на нового Тёминого друга и скучно кивнула.

— Тёма, в следующий раз предупреждай, что мы ждём гостей. Твоего Сашу нечем кормить.

— Джо всё равно не станет есть свою порцию, я её Саше отдам, — на ходу решил проблему Тёма и обратился к гостю. — Садись!

Гость послушно опустился на исцарапанный деревянный стул рядом с немой аутисткой.

— Привет. Ты, наверное, Джо? Я Саша.

Джоанна была похожа на ангела, пришедшего в людской мир то ли по ошибке, то ли с такой особой и ответственной миссией, что нам, смертным, никогда не удастся разгадать тайну её неземных мыслей и поступков. Джоанна была чем-то бо́льшим, чем красивая девушка, большим, чем умный человек, большим, чем неразумное, неопытное дитя. Она и реагировала на всё происходящее вокруг неё так, словно убеждала себя: «Всё это ненадолго, это всё не вечно, оно пройдёт, и начнётся реальность». Саша, глядя на неё, горько вздохнул.

— Ты чего? — спросил его Тёма.

— Смотрю я на Джоанну, — грустно ответил Саша, — мне жаль её. Всё, прямо как ты описывал. Такая красивая, чистая, как ребёночек, и такая несчастная, — ах, если бы я мог помочь ей!..

— А зачем ей помогать-то? — прыснул Тёма. — Меньше соображаешь — проще живётся. Надеюсь, ей каждую ночь снятся пряники да единороги.

— И я надеюсь, — без тени иронии поддержал Чипиров. — Порой мне кажется, что Господь изначально обещал Джоанне место в Раю. Он обязательно заберёт её к себе. Наверняка Бог создал это чудо для того, чтобы оно в таком первозданном, неизменном виде отбыло свой срок на грешной земле, не поддаваясь никаким искушениям, и вернулось обратно домой; у неё и вид всегда такой, будто она знает эту тайну, будто Всевышний твердит ей об этом каждую минуту её жизни. Я не перестаю молиться за неё: хоть бы её детское сознание не затронули грязь и желчь. Ох, Господи, помоги этой девочке…

— Опять ты про своего бога, — проворчал Тёма. — Давай о чём-нибудь приятном поговорим.

Саша Чипиров беззлобно повёл бровями. Он мгновенно уставал и от самого Кравченко, и от его иронии, к которой никак было не привыкнуть.

— Хотя бы отдай Ире деньги на ремонт компьютера, — шёпотом напомнил Саша.

Тёма злобно фыркнул. Саша, конечно, был слишком прав. Это неимоверно злило. Рыжий сирота крикнул Ире: «Отдай Саше мою половину котлеты и напои чаем. Я пойду проветрюсь!» И, не желая более слушать нравоучительных библейских историй грубого гостя, Тёма в раздражённом настроении отправился на прогулку.

Типичная Тёмина прогулка проходила следующим образом: вначале юноша быстрым шагом обходил свой дом, раза три или четыре, потом двигался в соседние дворы, кружил около школы в поисках знакомых лиц, в основном ища взглядом Ольку, после чего нырял в метро и уезжал в центр, выходя на Садовой или Чернышевской. Там он обыкновенно садился у воды, бродил вдоль мостов либо отдыхал на скамейке в сквере и писал стихи. Но сегодня Тёма решил не тратить деньги на проезд и за вдохновением отправился в ближайший парк. Он чувствовал, что именно там, среди цветущих яблонь и сирени, возле пруда, а может, на холме, его встретит что-то или кто-то, способный порадовать его глаз и слух.

Тёма миновал ворота сада и опустился на мягкую траву возле водоёма в ожидании романтического образа. Он сидел неподвижно, изредка оглядываясь по сторонам в поисках предмета или человека, который послужит источником вдохновения.

И тут он увидел.

По мощёной дороге, еле плетясь и пританцовывая на ходу, плыла компания юных балерин в белоснежных платьях с пайетками и в чешках. С собой девушки несли сценический реквизит: картонные маски, разноцветные блестящие перья, парики, веера и костюмы в футлярах — театральные атрибуты были Тёминой слабостью. Но главным украшением коллектива была ведущая солистка — та, что шла впереди и громче всех смеялась, — и в ней Артемий враз узнал Маргариту Иматрову.

Маргарита!

Точно, она же живёт в этом дворе!

Вот почему Тёму тянуло сюда. От Риты Иматровой всегда исходила необъяснимая чарующая сила, пьянящая его сознание быстрее самого дешёвого портвейна.

Перед его глазами возникло удивительно чёткое воспоминание: две с половиной недели в подготовительной группе детского сада, проведённые вместе с Ритой, запах её волос, плутоватые карие глазки, как у лисицы, звонкий смех. Затем видение: он признаётся ей в любви, и они танцуют на крыше всю ночь. Он видит их свадьбу, сразу за свадьбой — Ритин большой животик. Артемий увидел рождение собственной дочери. Увидел седые волосы Риты, её прекрасные морщины, тонкие бледные руки. Увидел их могилы, стоявшие рядом на залитом солнцем кладбище. В тот миг юноша понял: он наконец-то нашёл её, как отчаявшийся ныряльщик вдруг находит жемчужину.

Почему они больше не общаются?

Чем дольше была их разлука, тем сильнее Тёма влюблялся в неё; а пропасть между ними всё росла, поглощая бесконечной чернотой его планы, его мечты, его надежды.

Он хотел окликнуть девушку, но не посмел спугнуть свою музу, и вместо того, чтобы наконец признаться ей, он написал в тот вечер чудеснейшие стихи, глубокие, чувственные, близкие каждому, кто хоть раз в жизни влюблялся не понарошку. И признание осталось на бумаге, запечатав его уста жгучим сургучом безмолвия ещё на один год.

Рита не заметила его, и хорошо. Резво обежав