Девушку ошарашила собственная фраза больше, чем Джоанну и близнецов. Ира не могла точно знать, поняла ли сестра-аутистка значение сказанного, но на всякий случай бросилась к девочке с извинениями:

— Джоанна, сестрёнка, прости…

Но было поздно. Большой-большой сильной плохой ссоры уже было не избежать. Клеменс, словно стервятник, накинулась на опекуншу и в клочья изодрала ей платье, плюнула в ухо, ударила коленом в живот. Дивановская, выйдя из себя, до крови забила взбунтовавшуюся аутистку, а Джо искусала сестре пальцы, так что женщина не могла больше попадать ниткой в игольное ушко, понаставила синяков на спине и сожгла фотографию Владимира Дивановского. Потеряв последние силы, Ира выбежала из гостиной, заперлась в спальне отца и, рухнув на мягкие подушки, громко разревелась.

Так жить было невозможно.

— Господи, — исступлённо молилась она, — господи, я не могу больше так жить, я не могу любить, я ненавижу, ненавижу этот мир, ненавижу жизнь, Господи, помилуй, помоги, помоги мне, помоги любить, я не могу больше любить, я ненавижу любить!..

Стены давили на неё так, что в глазах становилось темно. На прикроватной тумбе стояла фотография, обрамлённая деревянной рамкой: двенадцатилетняя Ира и её прекрасный отец. Он смотрел с фотографии так трепетно и нежно, что Ире стало стыдно за своё существование. Его любящие светло-серые глаза напомнили ей о беззаботном детстве. Когда-то эта тихая светлая улыбка подарила Ирине целый мир. Ещё совсем недавно, каких-то пять или шесть лет назад, отец был рядом. Ира стала для него единственной женщиной после смерти жены, он обожал её, баловал, холил, покупал ей платья из дорогой ткани. Их семья была во многом похожа на дворянскую семью девятнадцатого века: внешним видом, манерами, нравственными убеждениями. Владимир был ей единственным другом и наставником, он дал дочери блестящее образование, возил её по миру, готовил к поступлению заграницей. Они вместе катались на лошадях, читали книги, изобретали различные механизмы, путешествовали. Англия, Швейцария, Франция — и всегда только провинции, подальше от городской суеты. Их временные пристанища находились среди полей и лугов, иногда на берегу моря, иногда в небольшой тихой деревушке рядом с другими аккуратными, почти игрушечными домами. Дивановские обожали природу. Благодаря отцу Ира в совершенстве овладела английским и французским языками, имеет прекрасные манеры, она выросла девушкой начитанной, милосердной и мудрой. Все её таланты, все умения, каждая мысль, воспитанная в ней, — всё шло от отца. Иры Дивановской никогда не существовало, был только её Отец. И она как благодарная Дочь должна продлить ему жизнь, её собственное существование является не чем иным, как памятником Владимиру Дивановскому.

Чему учил её папа? Папа учил её доброте. Откуда же взялась злоба?..

— Папочка, мне так тяжело, молю тебя всем сердцем, помоги мне. Если бы ты был рядом, папа, если бы только…

В дверь робко постучали. Так тихо, неритмично и вкрадчиво мог стучать только Ян Кравченко. Ира знала, что этот мальчик каждый раз прикладывал титанические усилия для того, чтобы его стук или голос вообще кто-либо сумел услышать; сам он предпочёл бы навеки слиться со стенами и ни с кем из людей не разговаривать, слишком дорого ему обходилось собственное существование. Родная мать и та нещадно била Яна каждый раз, как он попадался ей на глаза, раздражая женщину испуганным взглядом и рыжей чёлкой. Вот почему ему было комфортно с Джоанной — она не всегда замечала юношу, что давало ему возможность немного побыть в своём мире. Он обожал одиночество и покой, но Иру, по всей видимости, ценил ещё больше. Стук Яна в дверь стоил тысячи приятных слов, полдюжины крепких объятий и одного жертвоприношения. Неужели Ира посмеет не открыть ему дверь?

Сердце её доверху наполнилось материнской жалостью и захлебнулось в ней. Девушка бросилась к двери.

— Янчик, милый мой, заходи скорее, — девушка затащила ребёнка в спальню и стала крепко обнимать. — Я больше не плачу, всё хорошо, я не плачу. Спасибо, что ты пришёл, как же я тебе рада, дорогой мой, спасибо. Где Джоанна? Я должна обнять её, мне стоит извиниться, о ужас, чего я вам наговорила, простите, мне самой горько. Я вас люблю, хорошие мои. — Ира сама себе закивала, словно кивки помогали ей убеждаться в собственных словах. — Обещаю, клянусь, Янчик, отныне в моём сердце будет жить только любовь. Только любовь и никакой злобы. Ты слышишь меня?

Мальчик боязливо кивнул, опять же так, чтобы кивок был едва заметен. От громких слов и объятий у него закружилась голова, он не любил столько внимания, но ради Иры терпел. Счастливая опекунша наплакалась, наобнималась, затискала Яна, как плюшевую игрушку. Мальчик зажмурился от страха, молясь, чтобы сцена поскорее завершилась. Вскоре Ира сама устала и отпустила его.

— Иди к ребятам, Янчик, я скоро подойду. Как же я вас люблю! Дай обниму ещё раз.

Но Ян, услышавший команду идти, решил немедленно повиноваться и выскочил из спальни. На кухне его караулили Ничка и Тёма. Джоанна сидела в углу и безразлично смотрела в окно. Ян обнял её за талию и еле слышно зашептал на ухо:

— Ты в п-порядке?

Джо не ответила и, судя по стеклянному взгляду, отвечать не собиралась ещё дня два. Юноша не настаивал, лишь обнял её крепче, дав понять, что будет рядом, сколько потребуется. Девушка молча кивнула ему, прильнула к его груди и закрыла глаза.

— Как мама? — обратился Ян к Веронике. — Она всё ещё п-п-п…

— Плачет, — грустно кивнула девочка. — Она так расстроилась, что я, глядя на неё, и сама немного поплакала. Они старались для нас, потратили последние деньги. Мне очень стыдно.

Тёма повернулся к брату:

— А с Ирой что? Жалобный вой вроде поутих.

— Прекрати паясничать, Тёма, — не выдержал Ян. — Из-за т-т-твоих шуток всем только хуже.

— Бедная Ирочка, ей нужно помочь, — пролепетала Ничка.

— Как ты ей поможешь? — сухо бросил Артемий.

Вероника начала выть что-то про молитвы и добрые дела и мгновенно заставила Тёму раззеваться. Ян возвратился к бледнощёкой возлюбленной и попытался разговорить её.

— Как ты? Посиди, Джо, отдохни. Ты ни в чём не виновата.

Джоанна вяло моргнула, подняла голову и вперилась безжизненным взглядом в заросшее пылью вентиляционное отверстие над холодильником. Ян чмокнул девушку в плечо и продолжил:

— Интересно, какой ты была бы, если бы была здорова? — вздохнул он. — Наверное, очень доброй. Да если даже не доброй… ты такая красивая. Я л-любил тебя всё детство, кстати. — Он поцеловал её белоснежную руку. — А знаешь, о чём я сейчас подумал? Я помогу тебе выздороветь. Я научу тебя говорить по-русски. Научу играть на гитаре. Может быть, получится