Положа руку на сердце Блейз считала, что не может винить его. Она понимала, что отчиму пришлось нелегко с ней за последние пять лет, прошедшие после смерти матери. Она с завидным постоянством попадала во всякие истории, чем задевала крайне развитое у сэра Эдмунда чувство благопристойности.

Он не был жестоким человеком и очень серьезно относился к воспитанию падчерицы. Просто у него совершенно отсутствовало воображение, и он почти не представлял, как воспитывать живую девочку-подростка, лишенную матери и выросшую в Америке на идеях демократии и независимости.

Не его вина, что он очень отличался от ее покойного отца, но был виноват в том, что удочерил ее, лишив таким образом фамилии обожаемого ею отца и заставив взять свою — Сент-Джеймс. А еще она не могла простить, что он женился на матери так быстро — и года не прошло после смерти отца, хотя он был хорошим мужем, дал им кров и избавил от ворчливой леди Агнес. Блейз не могла простить сэру Эдмунду и то, что он попытался занять место отца.

Она встретила его в штыки с самого начала. Между ними не было совершенно ничего общего. Сэр Эдмунд Сент-Джеймс был высокомерный, исполненный чувства собственной значимости британский дипломат, а она — законченный сорванец, полностью оправдывающий это прозвище. Вскоре умерла и мать, оставив Блейз на попечение сэра Эдмунда.

Прошедшие пять лет она вела одинокую и странную жизнь, переезжая за отчимом из страны в страну, где он занимал высокие дипломатические посты. Блейз никогда не делала ничего плохого сознательно. Поддавалась порывам — да. Любила поозорничать — да. Обожала приключения — несомненно. Но порочной не была. Если бы кто-то обвинил ее в том, что она ведет себя вызывающе, чтобы привлечь к себе внимание отчима, Блейз, возможно, принялась бы горячо отрицать это, и все же сама она знала, что пожелай он хоть раз улыбнуться ей с любовью или начни обращаться с ней как с любимой дочерью, а не как с надоевшей падчерицей, она бы простила его холодность и приложила бы немало усилий, чтобы вести себя как подобает.

Обижала ее именно холодность отчима, а не его постоянный контроль. Она и сама понимала, что ведет себя неподобающим образом, и обычно очень спокойно воспринимала наказания. Но то, что сэр Эдмунд отправил ее в Англию, приказав найти мужа, который освободил бы его от ответственности за нее, было уже слишком. Смириться с этим Блейз не могла. Если она выйдет замуж, если это когда-нибудь произойдет, то уж, конечно, не за надутого, бесчувственного англичанина вроде отчима, или сквайра Дигби Фезерстоунхофа, или за одного из множества других безжизненных, холодных, как рыбы, джентльменов, которых она знала.

Когда утром она увидела цыганский табор, решение пришло в голову мгновенно. Миклош спасет ее. Он приютит ее до тех пор, пока она не придумает, как справиться с тетушкой и ее планами.

Со своего возвышения Блейз рассматривала проносившиеся мимо поля, леса, живые изгороди; на душе у нее становилось все легче. Как здорово вырваться из-под зоркого ока родственников, а еще лучше — избавиться от неминуемой угрозы замужества! Она хочет сполна насладиться обретенной свободой, вот только отделается от последнего затруднения — раненого джентльмена, от чьих поцелуев она растаяла и чье упорство оказалось не так-то легко преодолеть даже ей. Она еще до конца не разобралась, чем может обернуться для нее неожиданная встреча с лордом Линденом — удачей или несчастьем.

Блейз украдкой изучала его. Он сосредоточенно смотрел на дорогу, но, даже хмурый, был неотразим. Лучи осеннего солнца, пробивающиеся через разрывы в плотных облаках, играли в его золотистых кудрях, подчеркивая благородство черт. Если бы не безобразный шрам через щеку и печаль в глазах от испытываемой боли, придававшие ему совершенно беззащитный вид, она бы имела твердое основание опасаться за себя. Эти пронзительно синие глаза видят гораздо больше, чем ей бы хотелось.

Когда мгновение спустя коляска замедлила ход на очередной развилке и его глаза пристально посмотрели на Блейз, у нее беспричинно перехватило дыхание.

— Куда дальше? — спросил Джулиан.

— Мне надо слезть и посмотреть.

Джулиан остановил лошадей и позвал одного из лакеев, чтобы тот помог ей спуститься. Потом он с любопытством наблюдал, как она ходит по обочинам и внимательно изучает грязь. В одном месте она склонилась и с интересом принялась рассматривать какие-то веточки и клочья ткани. Удовлетворенная улыбка на ее лице подсказала ему, что она обнаружила что-то важное.

— Они направились сюда, по этой дороге, — проговорила она, усаживаясь рядом с ним.

— Откуда вы знаете?

— У каждого табора есть свои условные знаки. Миклош оставил здесь знак своего табора вместе со знаком, который указывает, куда они направились.

— Вы понимаете эти знаки?

— Конечно. Все цыгане понимают их.

Джулиан недоверчиво покачал головой. Он не понимал, почему она так упорно держится за свою выдумку, ну да ладно… он подыграет ей… пока.

Он опять взял вожжи, стеганул лошадей. Когда коляску сильно тряхнуло на ухабе, Джулиан сжался от пронзившей бедро острой боли. Он знал, что нельзя подвергать ногу такой нагрузке. Да, он вполне окреп, чтобы вернуться домой, но скакать по сельским дорогам, гоняясь за неведомыми цыганами, он, конечно, был еще не в состоянии. Однако отказываться от этой чаровницы с сияющими фиалковыми глазами он не собирается. Джулиан даже смахнул пыль со своего шрама, пытаясь побудить ее принять его покровительство. Но она была либо совершенно невосприимчива к его чарам, с чем он сталкивался впервые в жизни, либо необыкновенно талантливая провинциальная актриса.

В глубине души, однако, он понимал, что есть еще одна причина, по которой он так охотно меняет свои планы, встреча с Блейз служит прекрасным поводом, чтобы оттянуть возвращение домой. Он уже совсем близко от своего имения в Хантингтоне, всего часах в двенадцати езды, но чем ближе к дому он подъезжал, тем страшнее ему становилось. Джулиан сознательно тянул время в «Белл и Тисл», откладывая возвращение, подобно маленькому ребенку, пытающемуся оттянуть наказание. Появление этой энергичной и пылкой девушки было для него как глоток свежего воздуха в затхлой, затянутой паутиной комнате. «Нет, я не упущу ее», — с удвоенной решимостью подумал Джулиан. Однако очень скоро его решимости был нанесен серьезный удар. Ощутив прикосновение ее руки, он посмотрел в ту сторону, куда указывала его прелестная спутница.

На некотором расстоянии от дороги за невысоким подъемом распростерся зеленый луг, граничащий с уже порыжевшим буковым лесом. Там полукругом расположились около дюжины крытых повозок, а вдоль опушки стояло раза в два больше невысоких палаток.

Джулиан с ужасом понял, что это цыганский табор. Он повидал их немало, кочующих по дорогам и ярмаркам в Англии и еще больше — в Испании. Он остановил лошадей.

Его спутница обратила на него оживленные глаза и ослепительно улыбнулась.

— Благодарю вас, милорд, за то, что вы помогли мне разыскать друзей. Не знаю, смогу ли я отплатить вам. — Сказав это, она быстро спустилась на дорогу. — Вам нет необходимости дальше сопровождать меня, — добавила она, когда он, сам не понимая зачем, протянул руку, то ли задержать, то ли помочь спуститься. — Я знаю, что вы торопитесь. А мои друзья не любят горгиос.