Чтобы избавиться от страха, я пробовал шутить:

— Хорошо, что не хлопушка. Ведь Макаров у нас не муха какая-нибудь, его хлопушкой не прихлопнешь. Другое дело граната.

Макаров с ужасом воспринимал мои слова. Зрачки его стали огромными, и оттого глаза его казались сумасшедшими и страшными. Было промозгло и довольно холодно. Стояла глубокая осень. По предгорьям гулял недобрый октябрьский ветерок. С затянутого тучами низкого неба сыпал холодный отвратительный дождь. Но Макаров будто не чувствовал холода. Пот струился по его бледным толстым щекам. Впрочем, и я не ощущал холода. Меня то и дело бросало в жар. Крупные капли пота я видел и на лбу Барсукова.

— Осторожнее, товарищ майор, — в очередной раз услышал я голос сапера. — Граната — вещица деликатная, она требует, чтобы с ней обращались вежливо.

Я нервно усмехнулся.

— Тоже мне недотрога! — снова попробовал я шутить.

— Но ведь граната женского рода, — в тон мне сказал Барсуков.

— Да, верно, — согласился я, продолжая осторожно работать скальпелем, делая небольшие надрезы со стороны снарядика, на три четверти впившегося в тело бедного начфина. — Так всегда: где женщины, там одни неприятности. Вот она, женская суть! Послушай, старлей, а ты женат? — неожиданно спросил я Барсукова.

— Женат, а что? — глянув на меня удивленно, ответил он.

— И детишки есть? — продолжал я машинально пытать его, хотя, если честно, меня в тот момент мало интересовала его персона — мне просто нужно было с кем-то говорить, чтобы подавить страх.

— Есть — пацан…

— Это хорошо… Когда есть наследник, чувствуешь себя увереннее в жизни. Вроде того, что жизнь эту проживаешь не зря, — говорил я саперу.

— Согласен с вами, — произнес Барсуков. — Я тоже считаю, что мне повезло.

— А вот у меня дочка, — сказал я. — Но я тоже думаю, что мне повезло. Я ее очень люблю. Жаль, она теперь живет с чужим отцом.

— Вы развелись? — спросил Барсуков.

— Жена от него ушла, — услышал я подавленный голос Макарова. Он тихонько стонал, а пот все так же продолжал струиться по его полным бледным щекам.

— Да, ушла от меня, — подтвердил я. — Но это неважно. В жизни всякое бывает.

— А вы ее любили? — спросил Барсуков.

— Да, любил, — сказал я. — Она была хорошая.

— Хорошие жены не уходят от мужей, — простонал начфин.

Я машинально улыбнулся.

— Женщинам свойственно заблуждаться. Ведь они живут не умом, а сердцем, — сказал Барсуков, внимательно наблюдая за моими действиями.

— Ты прав, старлей, женщины живут сердцем, — согласился я.

— А сердце часто обманывает, — произнес сапер.

— Да, сердце — штука капризная и непостоянная. Это я вам как врач заявляю, — усмехнулся я.

— Так ты что, майор, оправдываешь жену? — спросил Макаров. Он тоже хотел избавиться от страха и потому включился в разговор. Стонал, но продолжал говорить.

— Женщин не оправдывать надо, их надо прощать. Они ведь слабее нас — недаром их слабым полом называют. А со слабых какой спрос? — сказал я.

Макаров не был со мной согласен.

— Ты, Митя, дурак, — заявил он. — Предательство нельзя прощать, кто бы его ни совершил. Я правильно говорю, Барсуков?

Тот только пожал плечами и ничего не сказал. Он, видимо, пожалел мои чувства и не стал катить бочку на мою жену.

— Тампон! — не глядя на Барсукова, попросил я. Тот быстро сориентировался и, подхватив пинцетом тампон, подал его мне. Я стал промокать им выступающую из раны кровь.

Макарову, видимо, эта процедура не понравилась, и на лице его появилась страдальческая гримаса.

— Майор, скоро ты эту дрянь вытащишь из меня? Наверное, уже весь бок расковырял, — произнес он.

— Потерпи немного, Женя, потерпи. Нельзя торопиться — сам понимаешь… — сказал я.

— Да я-то понимаю, но мой бок понять этого никак не может, — простонав, произнес он. — Он же ведь живой. — И вдруг: — Послушай, господин коновал, а ты, случаем, не занесешь в рану инфекцию? Ведь такая антисанитария кругом.

— Стараюсь не занести, — сказал я. — Рану я твою обработал, ввел тебе противостолбнячную сыворотку, анатоксин…

— А это что еще за ерунда? — недовольно пробурчал начфин.

— Много будешь знать — быстро состаришься, — отшутился я.

Меня интересовали сейчас не последствия — меня интересовала граната. Сможем мы с Барсуковым ее вытащить, не взорвемся — дальнейшее будет делом второстепенным. По опыту я знал, что после удаления инородных тел из мягких тканей может возникнуть инфекционный процесс, даже свищи. Но это дело не смертельное.

Стиснув зубы, я попробовал легонько потянуть гранату на себя. Не поддалась. Тогда я сделал еще один надрез. Макаров выматерился и застонал. Нужно ввести дополнительную дозу обезболивающего.

— Возьми шприц и набери три кубика новокаина, — попросил я Барсукова. — Сможешь?

— Угу, — мотнул он головой и стал вытаскивать из упаковки одноразовый шприц.

Я сделал укол. Потом была еще одна попытка вытащить гранату, и еще, и еще. Весь медперсонал замер в оцепенении и ждал развязки. Савельев закинул руки за спину и стал быстро ходить из стороны в сторону. Прибегал посыльный от «полкана», спрашивал, как идет операция. «Ишь ты, не забыл, интересуется», — одобрительно подумал я о Дегтяреве. И вот новая попытка извлечь гранату. И она окончилась неудачно. Снарядик застрял между ребрами, и нужно было каким-то образом выковырять его оттуда.

— Барсуков, дай мне вон ту штуковину. — Я указал ему на крючок, который у хирургов служит ранорасширительным инструментом.

Сапер выполнил мою просьбу.

— А теперь помогай, — сказал я и показал ему, что он должен был делать.

Наконец общими усилиями мы смогли вытащить проклятый снарядик. Я держал его в руках и не знал, что делать. Руки были в крови. Макаров тяжело дышал. Глаза его были мокрыми от слез, и непонятно было, то ли это слезы радости, то ли боли.

— Дайте мне эту штуковину, — сказал Барсуков. Я передал ему гранату.

Барсуков как-то мягко, по-кошачьи стал удаляться прочь, осторожно неся в руках смертоносный груз. Вокруг него, сгибаясь под порывами ветра, волновались еще не успевшие до конца пожухнуть высокие осенние травы. Когда сапер отошел от нас на почтительное расстояние, он лег на землю и швырнул гранату в сторону небольшой ложбинки. Прогремел взрыв. Сапер встал, отряхнул штаны и побрел своей дорогой. Я облегченно вздохнул. Потом я растерянно стоял в окружении своих людей, они что-то наперебой говорили мне, они радовались, а я ничего не слышал и только мысленно повторял: «Спасибо, Господи… Спасибо, Господи… Спасибо…»

Чеченцы отступили в горы. Когда закончился бой, «вертушки» еще долго носились в воздухе и старались нащупать противника. Но лес еще не успел сбросить листву, и это спасало мятежников: ракетные удары по ним наносились с вертолетов вслепую. Для чеченцев леса — что темный омут для рыбы. Ни один враг не отыщет. Оттого и не любят федералы лето, оттого с таким нетерпением и ждут они зимы. Зимой леса стоят обнаженные и прозрачные, а на белом снегу даже полевая мышь видна с высоты орлиного полета.