— Все, поехали назад! — будто бы испугавшись содеянного и опомнившись, скомандовал Остапчук. БТР развернулся и помчался в лагерь.

Вскоре в лагерь спустился какой-то старик. Он был в старом бешмете и с окладистой белой бородой. Он нес на руках завернутого в бурку из козьего войлока мальчугана. Тот был весь в крови и не подавал признаков жизни.

— Что тебе, старик? — спросил его часовой.

Старик остановился.

— Это мой внук, — сказал он. — Зачем вы его убили?

Часовой взбрыкнул.

— Ты думай, что говоришь, дед! — рявкнул он на старика. — Мы-то никого не убивали — это ваши бандиты ночью напали на нас. У-у, шакалы! Столько ребят полегло! Так что иди отсюда, пока мужики наши тебя не увидали. Убьют!

Старик не знал, что ему делать. Он топтался на месте и тяжело обводил взглядом старого орла лагерь. В этот момент его и увидел заместитель командира полка по воспитательной работе подполковник Сударев.

— Что случилось, папаша? — спросил он старика.

— Внука моего вы убили, — тяжело простонал старик.

— Как это мы убили? — изумленно поглядел на него Сударев и поправил на носу свои интеллигентные, тонкой оправы очки.

— Вы… Ваш был броневик и люди ваши… — сурово произнес чеченец.

Сударев вдруг разом напрягся, и на худом его лице выступил легкий румянец. Видно, слова старика заставили его заволноваться.

— Броневик, говоришь? И когда это произошло? — спросил он старика.

— А сколько я мог идти от дома? Вот, сколько шел, столько и времени прошло, — ответил чеченец.

Сударев кивнул, давая понять, что ему все ясно. Он тут же приказал кому-то из бойцов помочь старику отнести мальчугана в медпункт — пусть, дескать, там посмотрят его, — а сам отправился к «полкану» доложить о ЧП.

К тому времени минуло уже больше суток с тех пор, как закончился бой, и полк еще не успел как следует оправиться от ран. В лагере царило полное разорение. Было шумно и суетно. Солдаты разбирали завалы, ставили на смену сгоревшим и изуродованным палаткам новые, приводили в порядок территорию, технику, чистили орудия. Мы, медики, тоже не сидели без дела. От усталости мы валились с ног — большинство из нас не спали уже больше суток. Досталось всем, но больше всего хирургам и медсестрам. Раненых было столько, что мы не успевали делать операции. Только с одним разберешься, как на стол кладут другого. Какой там, к черту, отдых! Но мужики ладно — жалко было женщин. А те держались, как могли. К нам на помощь прибыли на вертолетах врачи из ростовского госпиталя. Но они не стали разворачивать свои операционные, а просто забрали с собой тяжелораненых.

Когда к нам привели чеченского старика, мы как раз занимались погрузкой раненых в «вертушки».

— Товарищ майор, вот здесь старик с пацаном… Подполковник Сударев попросил посмотреть, — сказал невысокого роста солдатик в зимнем камуфляже.

Я отпустил его и приказал санитарам отнести мальчика в операционную. Я видел, с какой тоской в глазах и болью передавал старик солдатам внука. Я пожалел его.

— Не беспокойся, отец, мы только посмотрим мальчишку, — сказал я.

Старик остался стоять под открытым небом, а я удалился вслед за санитарами, чтобы осмотреть пацана. Но я уже и без того понимал, что он мертв. Мальчик был весь в крови, и на его теле были видны многочисленные пулевые отверстия. Кто же это его так? — думал я. Неужели кто-то из наших? Потом-то я узнаю правду, потом весь полк узнает, кто это сделал, когда к нам в часть приедут следователи, но тогда я даже предположить не мог, что мальчишка стал жертвой разъяренных пьяных мужиков, решивших таким образом отомстить за товарищей.

— Он умер, отец, — сказал я старику, выйдя из операционной. У меня было тяжело на сердце.

Он кивнул головой.

— Проклятая война, — сказал я. — Разве это нормально, когда гибнут дети? Господи, да когда это все кончится!

Старик внимательно посмотрел на меня, но ничего не сказал. А мне надо было успокоить его, но я не знал, что ему сказать.

— Товарищ майор, что будем с мальчиком делать? — спросил меня один из санинструкторов.

Я пожал плечами.

— Вы заберете его? — это я обращался к старику.

— Да, — сказал он. — Мы похороним его по своему обычаю.

Он взял мальчика на руки и медленно пошел прочь. Ко мне подошел Савельев, за ним медсанбатовские хирурги, сестрички, тут же оказалось и несколько санитаров из полкового медпункта. Мы стояли и смотрели старику вслед. Всем все было понятно и без слов. И только подошедший последним Харевич спросил:

— Что нужно было этому старику?

— У него внука убили, — шмыгнув носом, сказала медсестричка Леля, одна из тех, что прибыли вместе с Харевичем. Рядом с ней стояла ее подруга Илона. Обе были поражены увиденным.

Женское сердце… Оно такое чувствительное и жалостное. Слава богу, что на земле есть кому жалеть, подумал я. А вслух сказал другое.

— Вот так и наживаем мы врагов, — сокрушенно произнес я. — Вы думаете, в ауле нам это простят? Да никогда!

— Но ведь мы не знаем, как все произошло, — попытался усомниться в моих словах Харевич.

— А разве неясно? Кто-то из наших полоснул из автомата — и вот она, смерть, — сказал я. — Несправедливо все это, несправедливо.

В этот миг я вспомнил свою дочку и тяжело вздохнул. Мы еще некоторое время стояли молча, а потом разошлись по своим местам.

Легкораненых мы решили не отправлять в Ростов. Харевич сказал, что они заберут их с собой в медсанбат. Вертолеты улетели. Настала очередь провожать медсанбатовских. Но за эти сутки мы так сработались с ними, так сдружились, что не хотелось расставаться. Взять того же капитана Лаврова. Отличный парень. Работать с ним в паре одно удовольствие. Где трудно было одному, на помощь приходил другой. Солдатская кровь, которую мы так и не успели после операций полностью смыть с наших рук, буквально сроднила нас, связала воедино. А Илона? Разве я забуду ее? Чудо девчонка! С такой хирургической сестрой я готов был работать день и ночь. Проворная, умелая, чуткая, она была прекрасной помощницей. Я уж не говорю об ее обаянии…

— Мы скоро уезжаем, — сказала Илона.

Я не увидел, как она подошла ко мне. Я только что отдал распоряжение Савельеву накрыть стол для гостей. Я понимал, что просто обязан был угостить их напоследок. С этой целью я добыл несколько бутылок водки и утащил у раненого начфина пачку цейлонского чая. Когда ему это еще пригодится, а тут такой случай…

— Знаю, — внимательно посмотрев на Илону, произнес я. — Спасибо за все. — Мне хотелось сказать ей что-то очень приятное, но у меня получилось все как-то казенно и скучно.

Она улыбнулась, и я заметил, что у нее очень красивая белозубая улыбка. Почему она пошла в военные медсестры? — удивленно подумал я. Ведь эта привлекательная женщина вполне могла бы стать хорошей манекенщицей. В конце концов, она могла бы выбрать и другую, более подходящую профессию, а она выбрала войну. Боже мой! — мысленно воскликнул я. Да разве это нормально, что такая женщина живет среди вечной боли, вечного неуюта и горя? Грязь, лишения, нечеловеческие физические нагрузки… Нет, нет, это не для нее! И я с горечью подумал о том, как порой несправедлива бывает к нам судьба, лишая нас возможности жить счастливо и беззаботно.