тазу рабочую одежду отчима. Лишь после этого мне разрешалось пообедать. Ела я быстро, потому что день был расписан буквально по минутам, а если замешкаешься, то мама сразу напомнит об этом. Ремнем или кулаком.

После уборки и обеда я садилась за уроки. Понятно, что успеть все сделать за пару часов, дико сложно, поэтому, если задавали много, то я делала часть, а часть оставляла на вечер, когда семья укладывалась спать. Если мне никто не мешал, то уроки я доделывала к часу ночи и ложилась спать.

Закончив с частью уроков, я одевалась и шла забирать братьев из садика и школы. Стало чуть полегче, когда Матвей перестал посещать продленку, но с другой стороны и хуже, потому что он приходил домой вместе со мной. Хорошо, если гулять убегал, а то мог и ко мне начать приставать, если ему скучно было.

Забрав братьев, я возвращалась домой, грела суп и кормила их. Потом мыла посуду и, либо шла в свою комнату, либо, что случалось реже, уходила гулять с разрешения мамы. Если она была не в настроении, то улица отменялась и мне подкидывали еще дел: погладить одежду, сходить в магазин или помочь с готовкой. Готовить еду мама не доверяла никому. Разве что заставляла меня все подготовить: почистить картошку и лук, отварить курицу и общипать мясо с костей, сделать рассол для мяса. Ну а потом, если её настроение чуть улучшалось, меня отпускали погулять. Я быстро одевалась, выбегала из квартиры, заходила за Катькой, и мы шли либо в парк, либо к пруду. Ну или шлялись по району: забредали в книжный, чтобы поглазеть на новинки, изучали видеокассеты в прокате и просто гуляли, болтая обо всем.

*****

Закрыв тетрадь и спрятав её в тайник, я вздохнула и откинулась на стуле. В груди снова заскребли кошки, словно я что-то забыла. Но я знала правду, хоть и не признавалась себе. Катька, прочитай она вдруг мои записи, сразу же бы ткнула меня мордой в главную ошибку. Я сглаживала все свои переживания. Не писала о них так, как чувствовала. И от этого было очень паскудно на душе.

Я хмыкнула и, чуть подумав, достала плеер. Есть еще час, чтобы отдохнуть. Писать больше не хотелось. Вместо облегчения воспоминания принесли боль. Но Катька говорила, что так часто бывает. Мол, ты борешься с собой, врешь и не желаешь говорить правду. Но со временем воспоминания станут более искренними и на душе сразу полегчает. Однако сейчас мне могла помочь только музыка.

Мама не любила то, что я слушаю. Катька мне как-то дала пару кассет. На одной был «Blackmore's night», который я сразу полюбила, а на второй «Король и Шут». Однажды мама увидела, что я слушаю плеер и, подойдя ко мне, выдернула наушник из уха, чтобы послушать самой. К счастью, я в тот момент слушала «Blackmore's night», поэтому она просто кивнула и, поворчав, что есть нормальная музыка, а не это говно, ушла. Если бы в плеере был «КиШ», то одной проповедью я бы не отделалась.

Поэтому музыку я предпочитала слушать либо ночью, когда в мою комнату точно никто не войдет, либо в те моменты, когда была одна дома. Правда чаще всего меня пробивало на слезы, когда я слушала музыку. Особенно «Blackmore's night». Красивые мелодии и мягкий вокал выворачивали душу наизнанку похлеще всяких дневников, а я, давясь слезами, беззвучно шевелила губами, подпевая белокурой Кэндис.

Вздохнув, я достала плеер, воткнула в уши наушники и нажала на кнопку. А потом закрыла глаза и унеслась в свои фантазии.

Вечером мама меня снова ударила. Большой ложкой, которой поливала жиром мясо в духовке. Моя вина. Я должна была следить за мясом, но задумалась о своем и чуть не спалила его. Когда мама влетела на кухню, я сидела за столом, уча стихотворение, которое задали на дом по литературе. Её не остановило, что я делала уроки. На меня сразу обрушился шквал говна.

– Блядь, Настя. Ты тупая? – заорала она, выключая плиту и беря со стола прихватку. Вытащив противень, мама скрежетнула зубами и, развернувшись ко мне, влепила подзатыльник. Я не успела сгруппироваться и поэтому ударилась лбом об книгу. Хорошо хоть книга смягчила удар. Об стол было бы больнее.

– Мам…

– Хули, «мам»?! Я тебе что сказала? За мясом следить! А ты ебалом щелкаешь, как и всегда. Чуть не сгорело. Свинины хорошей сейчас хрен найдешь, отец вон постарался, принес…

– Настя – блядь, – прогудел из коридора Матвей. Правда он сказал это тихо. Знал, гаденыш, что мама может и ему леща дать.

– Чего сидишь? – снова рявкнула она. – Тарелку давай. Сейчас сгорит все. Господи, ну что за бестолочь, а?

– Прости, мам, – виновато ответила я, шмыгнув носом. Но вместо прощения получила наказание. Мама схватила ложку, которой поливала жиром мясо, и, размахнувшись, врезала мне ей по лицу. Капли жира брызнули на стены, на стол и на книгу, которую я не успела убрать. В глазах тут же блеснули слезы, но маму они лишь раззадорили.

– Не думает голова, расплачивается жопа, – фыркнула она. – Нечего тут сырость разводить. Хорошо, что я успела.

– Я уберу, – тихо сказала я, беря противень и ставя его в раковину. Мама покачала головой и вышла из кухни. Я закусила губу, чтобы не разреветься и взяла в руки тряпку. А затем, вздохнув, включила холодную воду и принялась мыть грязный противень, счищая ногтями пригоревшее мясо.

– Бестолочь, – протянул Матвей. Он больно ущипнул меня за задницу, а когда я развернулась, показал мне язык. Не знаю, чем я думала, но внутри будто что-то лопнуло. Я размахнулась и стеганула ублюдка тряпкой по руке. За что сразу же поплатилась.

Пока вся семья ужинала на кухне, я стояла в углу на коленях. Сердце ходило ходуном, в груди горела обида, а под майкой наливались кровью ссадины, оставленные ремнем. Мама не церемонилась и, когда воющий Матвей бросился к ней, схватила первое, что попалось под руку. Ремень отчима. Широкий, плотный, тяжелый. С большой металлической бляшкой. От этой бляшки кожа вспучивалась, потом краснела и чуть ли не лопалась. Но боль от обиды была сильней.

Я промолчала, когда пробежавший в свою комнату Матвей вытер об мою майку грязные руки и украдкой саданул кулаком в шею. Я промолчала, когда мама в очередной раз проходя мимо, задела меня бедром, словно меня не было. Я промолчала, когда отчим, не обращая внимания, включил телевизор и уселся в кресло слева от меня. Я промолчала, как