Только она об этом не догадывается. Потому что ее имя не звучит в моих песнях. Это мой секрет. Мой тайник, спрятанный внутри меня, моя рана.

Неизлечимая инфекция.

Ну вот, я вам все рассказал. А это, знаете ли, совсем не легко. Не умею я врать про чувства – пусть это станет уроком всем, кто долго учился и похваляется, что, дескать, понял, как работает мозг.

В общем, в моей душе поселилось страдание, да так и не ушло. И даже не собирается. Все из-за того, что меня бросила Беатриче. Не вчера, уже довольно давно. Я не привираю, когда говорю, что сила моего страдания настолько велика, что способна разрушать города. Поэтому, кстати, я не пою, а кричу.

Выкрикиваю тысячи слов, и все слова о ней, Беатриче. Моей погибели и моем счастье. Да, да. Говорят, когда я выхожу на чертову сцену, зрители, словно воришки, прячутся за спиной у соседей, чтобы скрыть слезы. Если это правда, то происходит это потому, что, когда я пою, я думаю о ней и страдаю, а зрители, клянусь всем святым, прекрасно видят мои страдания. Я не вру. И не несу чепуху. В своих песнях я плачу и признаюсь, что мне страшно. Страшно перестать любить ту, которую я на самом деле любил. Правда-правда. Я стою на чертовой сцене и ворошу ваши чувства, выворачиваю их, взрываю, словно у меня в руках бомба с часовым механизмом, я свожу вас с ума, я понимаю, что в моих руках власть – власть вертеть, как мне заблагорассудится, вашими сердцами, всеми сердцами, кроме собственного, – мое сердце стремится к женщине, которая меня бросила и больше не хочет знать.

За что? Я же горячий человек.

Вечная история: тебя бросают, начинаешь бить себя кулаком в грудь, как горилла, теряешь чувства, нечем дышать, земля уходит из-под ног, ой, меня бросили, ой, я умираю. Потом время раскрывает карты, игра закончена, обо всем забывают.

Но я не забыл. Не получается у меня забыть, черт возьми! Ну почему? Таскаю на шее, как ярмо, воспоминание об этой женщине. Все как тогда – чувства, обиды, печаль, злость, желание, дружба, боль, радость и мука. И так много лет!

Лучше мне помолчать – не дай бог услышит Коччанте[18] и сочинит об этом очередную песню.

Но эта история никак не идет у меня из головы, я стою, а кажется – лежу на земле. Я мучаюсь, заливаюсь слезами, горюю, взбадриваю себя кокаином, вином, пивом, напитками покрепче, коктейлями, аперитивами, сигаретами, растительными и животными жирами, но проклятая боль все острее, я все выше поднимаю флаг своей любви и следую крестным путем, вопрошая: где же она теперь? Давно о ней не слыхал.

Воплощение соблазна, куколка, женщина, мадонна. Разве вам понять… Она бередила мне душу, рядом с ней я чувствовал себя смешным клоуном. Нелепым и потерявшим дар речи, как всякий дурак.

Она прибыла на Капри и, не успев сойти с парома на сушу, затмила легендарную Риту Хейворт, которая в пятидесятые считалась самой аппетитной красавицей из тех, что прогуливались между пьяццеттой и мысом Трагара.

Беатриче, крылатая и величественная, невесомая и задумчивая, парила в своих балеринках на подобающей высоте – казалось, в минуту просветления ее нарисовал сам Пикассо. Шагая, она мгновенно меняла направление, походка ее была легка и стремительна. Сидя за столиками бара, мы провожали ее глазами, жестоко мучаясь и сгорая от желания бросить лассо, чтобы наконец-то поймать ее, словно дикую лошадь. Впрочем, мы знали, что она небрежно и чуть раздраженно сбросит веревку и царственно продолжит путь туда, куда нам путь заказан, сохраняя место своего пребывания в тайне.

Мы и видели-то ее раза три.

Каждый ожидал ее возвращения, чтобы заговорить, угостить чем-нибудь в баре, подарить ей цветок, улыбнуться с надеждой, но она так и не появилась. Она не показывалась на пляжах, праздниках, званых ужинах, никто так и не сумел к ней приблизиться.

Мысль о ней с самого начала лишила меня сил, и я замкнулся в мрачном, глубоком молчании.

Зато Пеппино ди Капри принялся кудахтать, стенать, угрожать – все впустую, он тоже не был с ней знаком, хотя и утверждал, что первым увидел ее, и вообще он родился на Капри, значит, она принадлежит ему по праву. Так он готовил почву, убирал конкурентов, хотя на самом деле их не было, потому что она нас игнорировала. А ведь всем было известно, что я, Пеппино, Димитрий, Альдо и Патрицио – первые красавцы на острове и можем легко заполучить любую женщину. Любую, кроме нее.

Тем летом Пеппино всем телом, душой и сердцем погрузился в тревогу и суету, он беспрерывно устраивал ужины, встречи, коктейли, концерты, праздники, полуночные купания, костры, дружеские трапезы в шесть утра, он звонил за границу, завязывал разнообразные знакомства – и все ради того, чтобы увидеть нашу Беатриче, а она не выходила в свет, пребывая на недостижимом Олимпе. Казалось, на острове никто не был с ней знаком. Ее недоступность доводила нас до отчаяния. О далекой Беатриче слагали легенды. Только представьте себе, какое безумие охватило моих приятелей: когда Патрицио предположил, что она прилетела с другой планеты, все отнеслись к его догадке серьезно, никто не смеялся, в общем, это казалось более чем вероятным.

Тем временем наступило двадцатое августа, Пеппино уже почти охрип. Она была где-то на острове, периодически ее видели, а после рассказывали нам об этом таким голосом, с такой интонацией, словно она была призраком, – шепотом, как заговорщики, готовые помочь влюбленным. Но мы уже и не знали, кому верить.

Пеппино угрожал броситься со скал Фаральони, если не познакомится с ней (о том, чтобы завоевать ее, речи больше не шло), он мечтал хотя бы узнать, как ее зовут. Да, наш Пеппино ди Капри умерил свои аппетиты. И, клянусь всем святым, он повредился умом. Пеппино обошел всех владельцев продовольственных магазинов на Капри, потому что, как он объяснил, эта женщина должна что-то есть. Но в магазинах ее ни разу не видели.

Патрицио заключил: «Ей не нужна еда, она питается нашими страданиями».

Об этой женщине все время произносили подобные фразы, внезапно все стали поэтами – ни намека на пошлость, на желание, секс, она казалась обитательницей рая, куда всякий стремится попасть после смерти.

В ночных заведениях все ходили словно выжившие в авиакатастрофе, ища глазами не нечто съедобное, а безымянную и безвестную каприйскую богиню.

Пеппино, у которого от страсти поехала крыша, принялся исследовать все яхты подряд: он плавал на лодке и пытался проникнуть на все стоявшие в поле зрения суда, уверенный, что она где-то прячется с набобом-миллиардером. От этих ужасных мыслей бедняга покрылся странной сыпью. Но поиски были тщетны, к тому же он окончательно потерял голос: хозяин каждой яхты просил Пеппино спеть хоть три-четыре песни. А он, чтобы не выглядеть идиотом, влюбленным в женщину, с которой он даже не был знаком, пел без остановки, глотал устриц и кое-что еще и, как только выдавался случай, заглядывал во все углы, в каюты моряков и даже в моторное отделение, лелея надежду, что перед ним внезапно материализуется совершенная гармония – спящая, обнаженная, ангелоподобная, на ложе любви. Увы!