Том Поллок

HEARTSTREAM. Поток эмоций

1. ДОБРОТА НЕЗНАКОМЦЕВ

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Эми

Гроб начал движение на середине фразы. Конвейерную ленту, должно быть, давно не смазывали, так как каждое четвертое слово священника прерывал пронзительный визг, словно тянули за хвост бедного кота, вцепившегося когтями в школьную доску.

«И поэтому, Господи, мы… — СКРИИИИИИИИП, — вверяем душу дочери твоей… — СКРИИИИИИИИП, — моля о Божественной милости…» — СКРИИИИИИИИП.

Несмотря на назойливую кошачью симфонию, священник сохраняет ритм и спокойствие в голосе. Мне кажется, у него большой опыт.

«Люди постоянно умирают, — напоминаю я себе в тысячный раз. — А Земля по-прежнему вертится».

Голос священника приятно гудит, а ящик с мамой медленно приближается к печи. Я не знаю, что мне чувствовать. Нет, это неправда. Я знаю, что должна чувствовать:

Горе.

Отчаяние.

Уныние.

Вот что чувствовала бы хорошая дочь. Черт подери, да любой живой человек. К сожалению, единственное чувство, на которое я способна, — ноющая тревога, что весь чай, который священник влил в меня до церемонии, преодолеет доблестную арьергардную оборону моего мочевого пузыря прежде, чем я смогу выбраться отсюда. Если я описаюсь, Чарли подумает, что я сделала это нарочно. Он и так уверен, что я неизлечимо зависима от драм. Я пытаюсь найти в себе более глубокие эмоции, но это все равно что мешать языком стоматологу. Я онемела.

— Какой уж тут привлекательный контент, да? — говорит противный тихий голос где-то в затылке.

— Не думай об этом.

Мне холодно, хотя через витражи льется яркое июльское солнце. Церковь в такой ясный день должна проводить свадьбы, а не… это. Дрожащей рукой я вытаскиваю телефон из кармана, слабые пальцы едва удерживают его. На экране 11:37. Я мельком замечаю отражение своих губ: они синие.

— Хм, похоже, у меня до сих пор шок. Она умерла неделю назад, Эми. Смирись уже.

Палец по инерции тянется к экрану. Я вовремя убираю его. Я клянусь, клянусь, я достала телефон, только чтобы узнать время. Но теперь, когда я задумалась об этом, под тремя тканевыми овальными аппликаторами — за каждым ухом и на шее — начался зуд.

— Забудь. Ты обещала не делать этого. Только не сегодня. Чарли никогда тебя не простит.

Я скольжу взглядом вдоль скамьи и останавливаюсь на нем. Тушь уже течет черными ручьями по его щекам. Он замечает меня и выдавливает из себя улыбку. Я улыбаюсь в ответ.

— День похорон матери — ужасное время, чтобы нарушить обещание, данное младшему брату.

— Вот почему я не стану это делать, — говорю я себе. — Не стану, не стану, не стану.

Я.

Не.

Стану.

— Тогда зачем, — вновь раздается мерзкий голос в голове, — зачем ты надела шляпу?

Я осознаю, что кожа под аппликаторами чешется из-за широкополой черной шляпы. Обычно они довольно хорошо пропускают воздух, но между войлоком и высоко поднятым воротником платья его почти нет. Я могла бы снять шляпу, но тогда все присутствующие увидят прикрепленные к моей голове аппликаторы нейрорецепторов размером с монету.

— Сама подумай, — продолжает противный голос, — если ты не собиралась стримить, тогда зачем нацепила их утром?

— Заткнись.

Но голос, конечно же, прав. Я жму на иконку Heartstream. Никакого стрима — я же обещала. Трансляции не будет, но я никому не наврежу, если просто проверю…

О. Черт.

15 733 уведомления.

От одного взгляда на число по спине пробегает холод. Осторожно держа телефон под скамьей, я бегло просматриваю несколько уведомлений. Многие из них, как всегда, очаровательны. Сообщения поддержки и любви: «Мы с тобой, Эм. Мы любим тебя, Эми. Ты такая сильная, Эм. Ты такая храбрая, Эм. Выше нос, девочка, ты справишься».

Но на каждое из них найдется как минимум десять таких сообщений, как от BeckerBrain4Life:

Мама. Меня передергивает. Я хочу крикнуть в ответ капсом: «ОНА НЕ БЫЛА ТВОЕЙ МАТЕРЬЮ». Но в том-то и смысл, не так ли? Пока BeckerBrain4Life это волнует, она вполне могла бы быть ее матерью.

Я продолжаю листать одни и те же комментарии.

Рука трясется все сильнее. Настолько, что текст на экране расплывается и «поделись» читается как «покорми».

Конвейерная лента скрипит, грохочет и останавливается. Двери печи закрываются, пряча за собой маму. Снаружи они разрисованы цветами и херувимами.

«Поделись эмоциями», — умоляют они. Но эмоций нет. Возможно, мои подписчики правы. Возможно, я и правда должна разделить с ними финальный момент после всего, через что я их провела. Но мне нечего им дать. Я отвлекаюсь от неотложной физической потребности ноющего мочевого пузыря, пытаясь понять, что я чувствую, но, кроме оцепенения, пустоты и гуляющего ветра, внутри нет ничего.

Священник замолкает, и я слышу глухой хлопок. Моя мама превращается в пепел, словно кипа ненужных бумаг. Она улыбается с фотографии на алтаре, вьющиеся каштановые волосы обрамляют ее лицо. Фотография была сделана на пикнике около восьми лет назад, но мама практически не менялась, пока болезнь не подкосила ее.

Что со мной не так? Чувствуй что-нибудь, Беккер, хоть что-нибудь. Твоя мама мертва!

Но я не могу. Похоже, я разбита. Сижу здесь, в церкви, с полным ящиком входящих сообщений и пустым сердцем, пока все, кого я люблю, плачут рядом, а моим слезным протокам позавидовал бы даже кактус. Невероятно одиноко.

А одиночество всегда было моим криптонитом.

Я нажимаю на иконку в правом верхнем углу приложения — миленькое синее сердечко с расходящимися от него радиоволнами. Аппликаторы за ушами нагреваются.

Через пару секунд начинают сыпаться ответы.

Меня тошнит.

Деревянный скрип справа привлекает мое внимание, и Чарли бежит к двери, сдерживая рыдания. Я