– Маша! – покачал головой Эд, стараясь разговор о еде перевести в шутку. – Довожу до твоего сведения, что тингас, небольшой приамазонский крокодил, модет прожить без еды и питья три месяца.

– Я не крокодил! – пискнула Маша.

– А позвонить с ледовой базы можно? – спросил меня Эд.

Я отрицательно покачал головой.

– База! – фыркнул он. – Что за база без связи! Дыра! Каменный век! На горнолыжных курортах Швейцарии позвонить можно хоть с Сен-Бернара, хоть с Симплона.

– А ты был в Швейцарии, Эдька?! – воскликнула подруга, на мгновение забыв про голод и окорочка.

Они говорили слишком громко и могли привлечь внимание Тенгиза. Я не хотел, чтобы террористов заинтересовал тот же вопрос. В моем вагончике на базе была радиостанция, по которой можно было связаться с дежурным контрольно-спасательного отряда Тырныауза и с моими ребятами – Чаком Касимовым и Глебом Литвиновым. Станцией я пользовался редко, аккумуляторы для нее получал еще реже, потому вероятность надежной связи была невысока, и все же.

Бэл запрыгнул в вагон, махнул кому-то рукой, и вагон тотчас отчалил от платформы. В борт ударил шквал ветра, и фонтан перемолотого в пыль льда ворвался через распахнутую дверь. Юная леди тонко запищала и спряталась за спиной Эда. Лариса, сохраняя достоинство, медленно повернулась к дверному проему спиной, столь же неторопливо достала из кармана безрукавки платочек и прижала его к глазам. Чета Власовых обнялась, а Мэд закрыла лицо ладонями. Герой в запотевших очках не двинулся с места и даже не спрятал лицо. Раскрыв рот, он судорожно глотал ледяную пыль и смотрел сквозь непроницаемые линзы в никуда. Тенгиз схватился за дверь и задвинул ее. Мы с облегчением вздохнули. Облако, сожравшее нас, переваривало вагон, превращая его в снежный ком. Снег залепил окна снаружи. Эльбрус, черная трещина Баксанского ущелья, обгрызанный катаклизмом Главный хребет исчезли, и весь мир сузился до размеров вагона. Нас окружала молочно-белая мгла, и лишь только стук колес на опорах и жесткое раскачивание воздушного экипажа свидетельствовали о том, что мы движемся, а не висим в каком-то странном пространстве, где нет ни верха, ни низа, потому как оно бесконечно во все стороны.

6

Циничная, меркантильная душонка! Каюсь, более всего я опасался за жизнь Илоны, но не потому, что мною управляли высокие чувства, вроде долга или человеколюбия. Илона была внучкой богатого предпринимателя, сама владела каким-то совершенно ломовым замком в Вейсенбурге, и с какой бы яростью я не натравливал на себя совесть, упрекая за мздоимство и расчетливость, все равно на душе становилось тепло: если все обойдется, и я доставлю внучку дедушке в полном порядке, старый вояка не останется передо мной в долгу.

Мэд пребывала не в лучшем состоянии. Полураскрытые губы, готовые выплеснуть мольбу или крик, широко раскрытые глаза, скованная страхом фигура, которая, казалось, пытается занять как можно меньше места в пространстве, – все эти признаки говорили о надвигающемся нервном срыве. После приятного полета в салоне первого класса на борту "Боинга", ночевки в московском "Космосе" и сносного сервиса в отечественном "Иле", наша грустная действительность устроила ей спектакль, который девушка приняла слишком близко к сердцу. А нашу действительность никогда нельзя подпускать близко к сердцу. Это чревато.

Я взял Мэд за руку и солегка сжал ее. Немка подняла глаза, измученные увиденным и воображаемыми картинами будущего, и слабо ответила на мое рукопожатие.

– Все будет зер гут, – сказал я и, пожалуй, впервые с момента нашей встречи на станции Азау улыбнулся естественно. Это получилось легко и без натяжки. Для того, чтобы оставаться самим собой в трудные минуты жизни, Карнеги советует заняться заботой о ближних. Меркантильная сторона моего сердца увлеклась перекачкой крови, а второй половиной, предназначенной для любви, я искренне пожалел Мэд.

Лариса, краем глаза наблюдавшая за нами, громко фыркнула, словно я позволил себе непристойность в присутствии настоятельницы женского монастыря. Я уже не реагировал на движения этой фурии, смирившись с ее стойкой нелюбовью ко мне. Я пытаюсь переделать какого-нибудь антипатичного собеседника "под себя" только в том случае, если на это нахожу шансы. Лариска же была безнадежна. Сейчас она часто затягивалась сигаретным дымом, качала головой, усмехалась краешком ярко накрашенных губ и, в отличие от меня, находилась в прекрасной боевой форме.

Дима Власов молча сочувствовал мне, улыбался одними глазами и беспрестанно подмигивал. Он растегнул "молнию" на своем пуховике и привлек к своему горячему телу Ирэн, прикрывая полой куртки ее спину. Ирэн, положив голову на плечо мужа, делала вид, что дремлет. Есть такие женщины, которые все время хотят быть похожими на кошек.

Эд, нахмурив лоб, методично вскидывал руку с красивыми золоченными часами и смотрел на стрелки, словно опаздывал в аэропорт. Кажется, ему было совершенно наплевать на то, в какой мере террористы опасны для его жизни. Его намного больше беспокоило то, что он не может позвонить жене. Храбрец этот человек или трус? Его юная подруга была однозначно смелой, но ее смелость была перерожденной глупостью. Все, что произошло, было для нее лишь забавным приключением, которое уже немного наскучило и утомило, и девушка, старательно надувая шарик из жевательной резинки, думала о куриных окорочках и йогурте. Глупые – они счастливее прочих.

Молодой человек, вызвавший недоумение среди заложников очень даже нормальным поступком, страдал от холода и непонимания. Он держался в стороне от нас, невольно кучкующихся в центре вагона, где, казалось, было теплее и безопаснее, чем у заклеенных снегом окон. Он напоминал неудачника, терзаемого комплексом вечной вины за все плохое, что происходит в мире, включая ненастную погоду и экономический хаос, и сейчас, возможно, остро переживал свой благородный порыв, терзал душу обвинениями в свой адрес, и еще больше уходил в себя. Он дышал на пальцы, попутно покусывая короткие, безжалостно съеденные розовые ноготки, и его скулы ритмично двигались, словно за щеками бились крупные кровеносные сосуды. Он был единственным в вагоне, кто не был одет соответственно климату и особенностям Приэльбрусья. В брюках и тонкой синтепоновой куртке в горы не ездят, и я не мог понять, какого черта он оказался в рейсовом Терскольском автобусе, который обычно заполняют только местные жители да фанаты горных лыж.

На очередной опоре нас хорошо тряхнуло, и я сделал вид, что потерял равновесие, ухватился за боковой поручень и оказался рядом с молодым человеком.

– Как зовут? – спросил я.

Молодой человек глянул на меня. Снег на его очках расстаял, и теперь на стеклах дрожали капли, будто человек плакал сквозь