— Милый мальчик, — сказала она. — Когда ты напишешь роман об этом доме и назовешь его «Нидек Пойнт», как ты уже говорил, ты упомянешь в нем и обо мне, так или иначе. Ты сделаешь это?

Он придвинулся к ней.

— Я напишу о твоих прекрасных, серых, как дым, глазах, — ответил Ройбен. — О твоих мягких золотых волосах. Опишу твою длинную изящную шею, твои руки, которые напоминают мне крылья птицы. Опишу твой голос, твою манеру четко выговаривать каждое слово, так, будто звенят серебряные колокольчики.

«Я напишу многое, — подумал он. — Когда-нибудь я напишу нечто значимое и прекрасное. Я смогу сделать это. И посвящу эту книгу тебе, потому, что ты стала первым человеком, который убедил меня в том, что я могу это сделать».

— Кто же имел право говорить мне, что у меня нет дарования, нет таланта, нет страстности… — пробормотал он. — Почему люди всегда говорят тебе такое именно тогда, когда ты молод? Ведь это несправедливо, правда?

— Да, дорогой, это несправедливо, — согласилась Мерчент. — Но главная загадка в том, почему ты соглашаешься слушать их слова.

Все эти голоса, укоряющие, критикующие, будто внезапно умолкли внутри его головы, и только теперь Ройбен понял, насколько громким был их хор. Прожил ли он хоть мгновение, не слыша этого хора? Солнечный мальчик, Малыш, Младший, Малыш Ройбен, что ты знаешь о смерти, «…что ты знаешь о страдании, откуда тебе знать, зачем ты вообще пытался, зачем, ты никогда не мог на чем-то сосредоточиться дольше, чем…».

Все эти слова вдруг исчезли. Он видел перед собой мать, видел Селесту, ее миниатюрное выразительное лицо с огромными карими глазами, но больше не слышал их голоса.

Бросившись вперед, он поцеловал Мерчент. Она не отвернулась. Ее губы были мягкими и нежными, такими, какими должны бы были быть губы ребенка в его представлении, хотя он никогда не целовал детей с тех пор, как сам перестал быть ребенком. Он снова поцеловал ее. В ней что-то пробудилось, и Ройбен это почувствовал. В нем загорелась ответная страсть.

Внезапно он почувствовал, как она взяла его рукой за плечо, слегка сжала и мягко отстранила.

Потом повернулась и склонила голову, будто переводя дыхание.

Взяла его за руку и повела к закрытой двери.

Ройбен был уверен, что это вход в спальню, но это не поколебало его. Не важно, что подумает об этом Селеста, если она вообще об этом узнает. Он не собирался упускать такой шанс.

Она ввела его в комнату и включила неяркую лампу.

Ройбен постепенно понял, что это не только спальня, но и, в некотором роде, выставочная. На постаментах, массивных полках и на полу стояли древние каменные статуи.

Комната была обставлена в елизаветинском стиле, с деревянной отделкой стен и резными ставнями на окнах, которые можно было закрыть холодной ночью.

Старое покрывало из зеленого бархата пахло затхлостью, но сейчас это интересовало его в последнюю очередь.

Он очнулся от крепкого сна. Из открытой двери ванной комнаты был виден свет. На вешалке, висящей на крюке, приделанном к двери, висел белый халат из толстой махровой ткани.

Его собственный кожаный рюкзачок лежал на кресле, рядом с ним лежали его пижама и свежая сменная рубашка в чехле. Его брюки были аккуратно сложены, как и носки, которые он второпях сдернул.

Кожаный рюкзачок он оставил в машине, а машину не закрыл. Это значит, что она выходила наружу одна, в темноту, чтобы принести его вещи. Ройбену стало немного стыдно. Но он был слишком счастлив и расслаблен, чтобы стыдиться сверх меры.

Он лежал на том же бархатном покрывале, но подушки были вынуты из бархатных чехлов, а ботинки, которые он спешно скинул с ног, аккуратно стояли один подле другого рядом с креслом.

Ройбен долго лежал, вспоминая, как они занимались любовью, и раздумывая, как получилось, что он с такой легкостью изменил Селесте. По правде, не так-то легко это было. Все произошло быстро, импульсивно, но легким это не было. А обретенное им наслаждение было неожиданно сильным. Он ни о чем не жалел. Нет, ни в коем случае. У Ройбена было ощущение, что эту ночь он будет помнить вечно, и она бесконечно важнее большинства тех дел, которые он делал всю свою жизнь.

Расскажет ли он Селесте? Он не знал этого наверняка. Конечно, не станет сразу выкладывать, пока не убедится, что она действительно желает это знать. А тогда придется говорить с Селестой о многом, реальном и воображаемом. И самая ужасная реальность заключается в том, что рядом с ней он всегда чувствовал себя неадекватным и вынужденным постоянно защищаться. И это его уже порядком утомило. Слишком уж сильно она удивлялась, что людям понравились его статьи в «Обсервер». И только сейчас он понял, насколько его это задевало.

Сейчас он чувствовал себя обновленным и слегка опьяненным. А еще немного виноватым и опечаленным. Он ни на минуту не мог представить, что Мерчент снова решит разделить с ним ложе. На самом деле практически был уверен, что она этого не сделает. От мысли, что она может начать относиться к нему покровительственно и называть «прекрасным мальчиком», он вздрогнул. Может, она и шептала ему что-то такое в мгновения страсти, но тогда это имело другой смысл. Не такой, как теперь.

Да уж, такой оборот событий его удивил. Все смешалось воедино, этот дом, Феликс Нидек и загадка всей этой семьи.

Ройбен встал и пошел в ванную. На краю мраморной раковины стоял его бритвенный набор, открытый, а на стеклянной полке под зеркалом стояли прочие туалетные принадлежности, любые, какие могли бы ему понадобиться, как в лучшем из отелей. Выходящее на запад окно было закрыто занавеской, так что при желании днем можно было бы любоваться океаном или скалами.

Ройбен принял душ, почистил зубы и надел пижаму. Накинув халат и надев ботинки, он быстро расправил покрывало и взбил подушки.

Впервые за весь вечер поглядел на мобильный. Увидел два сообщения от матери, одно от отца, два от Джима, брата, и пять от Селесты. Ну, сейчас не самое подходящее время на них отвечать.

Сунув мобильный в карман халата, он внимательно оглядел комнату.

Невероятные сокровища, сложенные здесь в полнейшем беспорядке и покрытые толстым слоем пыли. Таблички. Да, вот они, крохотные хрупкие таблички из обожженной глины, готовые рассыпаться от прикосновения. И мелкие значки клинописи на них. Статуэтки из нефрита, диорита, алебастра, боги и богини. Некоторые изображения были ему знакомы, другие — нет. Ящики, набитые кусками бумаги или ткани, кучки монет, драгоценные камни, книги. Множество книг, на всевозможных азиатских языках, да и на европейских тоже.

Здесь были и все романы Готорна, и более современные, вид которых удивил и обрадовал Ройбена. «Улисс» Джеймса Джойса, изрядно зачитанный и с маленькими бумажными закладками, книги Хемингуэя, Юдоры Уэлти и Зэйна Грея. Старые мистические романы лучших английских авторов — Джеймса, Элджернона Блэквуда и Шеридана Ле Фаню.