4

«Там, где властвует страх, нет места для любви».

Мирон Костин

Стояла пора созревания вишни. На подворье ворникова дома на низкой плите в больших тазах варились варенье и щербет. Под ветвистой шелковицей сидели на дерюжках цыганки и очищали вишню от косточек, наполняя темно-красными сочными ягодами березовые корыта и лохани. Госпожа Кондакия помешивала ложкой с длинной ручкой кипящее в тазах варенье, благоухание которого разносилось по всей магале.

Тудоска сидела в кресле в тени дерева с малышкой Руксандой на руках. Увидев подъехавшего к воротам мужа, она торопливо передала ребенка няньке, а сама устремилась ему навстречу.

— Лупаш, милый мой! — прижалась к нему, вся дрожа. — Уехал словечка мне не оставил — куда, зачем?..

Он мягко отстранил ее и сказал с укоризной:

— Погоди, хозяюшка, негоже так, на нас слуги смотрят. Пойди в дом, поговорить надобно. Асени! — крикнул он юноше, отводившему лошадей на конюшню, — приведи-ка девочку в опочивальню.

Госпожа Кондакия недовольно надула губы. Зять с ней даже не поздоровался. Цыганки бросили работу и глазели на девочку, которую вел за руку Асени.

— Чего пялитесь, бездельницы! — накинулась на них Кондакия. — Жрать горазды, а как работать, — пускай другие? Как бы спинам вашим не попробовать арапника...

Цыганки и пикнуть не посмели. С этой хозяйкой шутки плохи.

Когда они остались наедине, ворник сказал:

— Так вот какое дело, госпожа Тудоска. Девочку сию видишь?

Тудоска с тревогой воззрилась на Пэуну, которая стояла у двери, опустив глаза.

— С этого мгновения ей матерью будешь, потому как сирота она и кровь моя.

Тудоска стиснула губы, чтобы удержать рвущийся из груди стон. Боль исказила ее бледное лицо.

— Отдашь ей столько же любви и заботы, сколько и нашим с тобой детям.

Ворник подошел к окну, отодвинул льняные вышитые занавески и крикнул:

— Констанди, позаботься, чтоб истопили баню!

Потом, обернувшись к жене, добавил резким тоном:

— И ежели увижу, что сделано не так, как мною велено, то запомни, госпожа, что многое меж нами переломится. А теперь приготовь-ка мне выездной кафтан и чистое белье!

Тудоска стояла, как каменная, не в состоянии двинуться с места. Многое приходилось ей терпеть от ворника, но любовь ее не только не увядала, но еще пуще расцветала. И вот теперь... Ей бы взбунтоваться, заупрямиться, упереться, наброситься с упреками, а она молчит, как рабыня, и все терпит. И месяца не прошло, как написала ей госпожа Аглая про Илинку, и вот он приводит ей чье-то чадо.

Во дворе раздался громовой голос ворника. Тудоска вздрогнула, словно пробудившись ото сна. Подошла к ларю, подняла тяжелую крышку, достала исподнее и шитый золотом бархатный кафтан. Взяв эти мужнины вещи, она направилась к двери, подле которой в безмолвии все еще стояла Пэуна. Тудоска увидела ее тоненькую шейку, худые плечики и вдруг острое чувство жалости больно сдавило ей сердце.

— Как звать тебя? — спросила она, не глядя на нее.

— Пэуна, госпожа, — поклонилась девочка.

— Чья ты, Пэуна?

— Бабушки Параскивы.

— А мать где?

— Нету!

— Как ее звали?

— Илинкой звали...

Сердце Тудоски сразу успокоилось. Значит, Илинки, которой она так боялась, которую ненавидела и проклинала, уже нет в живых?!

Воспрянув духом, она позвала служанку:

— Возьми, Докица, девочку и хорошенько выкупай! Переодень в одежды дочери нашей жупыницы Марии, пока бабка Леонтина не сошьет ей другие, по росту.

Проворно сбежав по лестнице, она наткнулась в двери на пышную грудь своей матери, госпожи Кондакии.

— Ты куда, дочка?

— Белье несу Лупашу...

— Подождет он, твой Лупаш, не горит! Скажи-ка лучше, что это за девочка? Что за подарочек преподнес тебе муженек твой?

— Сирота она, матушка, — сказала, пряча глаза Тудоска. — Из жалости великой в дом взята.

— Из жалости, говоришь? С каких это пор, скажи на милость, напала на ворника жалость к покинутым детям?

— Не кричи, матушка, слуги услышал! — прошептала Тудоска.

— Слуги не только слышат, но и видят, как этот гуляка, муженек твой, обводит тебя вокруг пальца. Сколько жить буду, не перестану казниться за то, что отдала тебя за этого перекати-поле! Вся душа во мне болит, когда приезжаю сюда!

— Не один Лупаш грешен, все мужчины таковы...

— Не мели чепухи! Я жизнь целую прожила с покойным отцом твоим и слова непочтительного о нем не слышала. Завтра же уеду! Да, завтра. Не видали бы мои очи все это беспутство!

Кондакия вихрем вылетела из комнаты, громко хлопая дверьми и задевая мощными бедрами за все углы. Тудоска совсем растерялась. Никто ее не понимал, никто не щадил. Даже родная мать. Все настроены против ворника. Только одна она не судья ему. И покорной будет и все прощать будет до самой своей смерти.

Она вошла в баню и отдала белье и кафтан.

— Положили в кадушку лаванду и полынь для запаха? — спросила она слугу.

— Положили, хозяйка!

Вымывшись, ворник надел свою красивую одежду, сел на коня и отправился к господарскому двору.

Барновский как раз заседал в диване.

— Извести воеводу, что ворник Нижней Земли хочет с ним поговорить, — объявил Лупу дворецкому.

Господарь пригласил его войти.

Ворник горделиво прошел мимо бояр, и остановившись перед воеводой, снял с головы куку — шапку со страусиными перьями и поклонился ровно настолько, насколько позволяла ему гордость.

— Желаю здравствовать, государь!

— Рад видеть тебя, ворник! — ответил Барновский, сверля его взглядом. — Наслышан про злоключения твоей чести. Жестоким, видимо, был тот удар, раз уложил в постель такого богатыря.

— Сильный, но не смертельный, — вскинул голову Лупу. — Правда, пришлось полежать немного...

— Должно быть, поэтому не видел тебя среди бояр, что приезжали встречать меня? — испытующе смотрел на него господарь.

— Ездил к знахарке одной в Оргеевские кодры. Теперь же я здоров и вот здесь стою, твоя милость, готовый выполнять твои приказания.

— Рад этому, ворник, рад! Как