хозяйки загорелось алым пламенем. Она вдруг заторопилась и выскочила из комнаты. Ворник долго лежал без сна, не отводя глаз от окна напротив, за которым дрожал огонек свечи. Там, за еловым столом, сидела госпожа Аглая и писала грамотку ворниковой супруге в Медвежий лог.

«Сообщаю тебе, милая нашему сердцу ворничиха, что после удара, полученного супругом твоим, он пролежал в нашем доме без памяти, но сейчас, слава богу, уже пришел в себя. Супруг мой, логофет, отбыл с другими боярами в Устию, дабы привести на престол его милость воеводу Барновского. С тех пор, как была та заваруха, мой хозяин так и не появлялся дома. А смута не нанесла нам большого ущерба, только две копны сена спалили в поле».

Не забыла, конечно, госпожа Аглая отписать Тудоске и про Илинку.

«И запомни, ворничиха, — писала она, — елико находится средь служанок или где поблизости какая-нибудь молодуха по имени Илинка, поспеши удалить ее, потому что она, змеюка, дом твой погубит».

А ворник вскоре после разговора с госпожой Аглаей поднялся с постели и как только вернулся логофет Башотэ, отправился в свой городской дом.

Жупын Юрашку проводил его немного и по дороге рассказал, что произошло, пока он лежал хворый. Ворник слушал его, кипя от злости, но ничем себя не выдавал. И на этот раз не достиг он столь желанного престола. Камнем легли ему на сердце слова Чехана, которого он прежде другом своим числил.

На развилке дорог они остановили коней и попрощались.

— Благодарствую, жупын Юрашку, за заботу и доброту! Будем с тобой здоровы!

В доме он нашел полный порядок и возвратившуюся из Медвежьего лога жену с младенцем. Супруга в его отсутствие родила девочку. И назвали ее Руксандой. Туго спеленутое дитя спокойно лежало на руках у няньки, и снились ей первые сны в этом мире, в который она только вошла.

Госпожа Кондакия, его теща, женщина тяжеловесная и душой и телом, вышла навстречу ворнику:

— Поздравляю, дорогой зятюшка, с приумножением рода и с выздоровлением. Ну-ка глянь, какую ягодку родила тебе жена!

Ворник однако не испытал никакого волнения, когда Кондакия поднесла ему сверток.

— Теперь иди и навести жену, — сказала ему теща.

Кондакия толкнула дверь в комнату Тудоски и низким, почти мужским голосом не без злости, провозгласила:

— Твое сокровище вернулось, дочь моя! Здоров, ничего с ним не сделалось!

— Лупаш, милый мой! — всплеснула руками Тудоска и глаза ее наполнились слезами. — Я уже не надеялась увидеть тебя. Господи, как я страдала, сколько слез пролила!

На мгновение ворнику почудился голос Илинки, девушки, которую он некогда так страстно любил. Он потер лоб, силясь избавиться от этого видения. Но призрак не исчезал. На него глядели завораживающие, бездонные глаза.

— Я так тебя ждала... Ты обещал скоро приехать.

Ворник старался не глядеть на нее. Он чувствовал себя виноватым. Что мог он сказать?

— Когда я узнала, что тебя так страшно ударили... — послышался ему мелодичный, как шелест леса, голос. Легкое, прохладное дуновение коснулось его лба. Ворник улыбнулся светлому образу, что вырастал из зеленых глубин леса.

— Я все бросил и пришел...

Слова госпожи Тудоски не могли вернуть из того мира, в котором блуждали его мысли.

— Ребенка ты видел? Я родила тебе девочку... — настаивал голос.

— Не знал я этого!.. Дитя у тебя? — удивлялся он, продолжая разговаривать с видением Илинки.

Тудоска глядела на него растерянно. О чем он говорит? Как он мог забыть?! Когда уезжал из дому, наказывал быть осторожной, чтоб не повредить ребенку!

— Лупаш, сердечко мое!.. — словно далекое эхо донеслись слова той, другой...

— Виноват я... Знаю...

Ворник почувствовал, что кто-то берет его за руку. Он с силой тряхнул головой. Мутная пелена медленно сползла с глаз, и он вдруг увидел Тудоску, бледную и перепуганную.

— Что с тобой, Лупаш? — взволнованно проговорила Тудоска, увидав, что он шатается.

— Что-то мне неможется... Пойду прилягу... Потом поговорим...

Ворник направился к двери. Глаза Тудоски наполнились слезами. Она вспомнила письмо госпожи Аглаи.

— Лупаш! — простонала она. — Скажи, кто такая Илинка?

Ворник обернулся и метнул в нее недобрый взгляд.

— Чем собирать городские сплетни, лучше займись делами! — сказал он резко и с грохотом затворил за собой дверь. Тудоска, спрятав лицо в ладони, заплакала от обиды.

— Ну, доченька, повидала своего муженька? — влетела, метя юбками пол, Кондакия. — Правда, здоров, как бык, твой ворник! Не такой он человек, чтоб с одного удара отдать богу душу.

Тудоска утерла лицо платком и сказала:

— Нездоров он. Знахарку позови, пусть приготовит для него снадобье.

— А я б не сказала, что такой уж наш ворник хворый, чтоб ему бабка Михалка понадобилась. Крепко стоит на ногах...

— Лупаш куда-то ушел?

— А только что сел на коня и ускакал вместе с Асени.

Тудоска кусала себе губы, чтоб не застонать от той боли, что пронзала сердце. Ей представлялось, что ворник уехал к другой. Может, к той разлучнице по имени Илинка?

3

«На погибель свою идете и не вернетесь более».

Григоре Уреке

Хотя Тудоска и терзалась, думая, что ворник уехал к другой утолять свои страсти, правда была совершенно иной. Сверх меры раздосадованный, что и на этот раз упустил возможность добиться господарского кафтана, Лупу не находил себе места. Внезапно ему пришла мысль отправиться к старому своему другу — оргеевскому пыркэлабу[16] Апостолу, дабы узнать кое-что из того, о чем умолчал, быть может, логофет Юрашку Башотэ.

Пыркэлаб только накануне вернулся из Хотина, куда ездил с другими боярами встречать нового господаря. Мужчины проговорили до поздней ночи, потом отправились спать, условившись на следующий день поехать в лес на охоту.

Утром ворника разбудили звуки охотничьего рога и лай приведенных лесниками собак. Загонщики наполнили лес гиканьем и криками, поднимая зверя из берлог и нор. То там, то здесь гремели выстрелы.

Преследуя вместе с Асени великолепного оленя, ворник вдруг очутился в знакомых местах. Он увидел ветвистый дуб, что был свидетелем грустного расставания с той удивительной девушкой,