телефоном. Назвал похоронное агентство.

– Придете там к Василию Игнатовичу. Скажите, от меня. Все будет за минимальную цену. Держись, солдат. У меня тоже умерла мать, когда я был в армии.

В похоронном бюро с них взяли минимальную цену. И они вернулись домой.

* * *

Вечером мама спросила:

– Почему ты отказывался со мной выходить в город?

– Я тебя боялся.

Мать оторопела:

– Меня боялся? Почему?

– Потому что ты мне нравилась. Всегда нравилась. Одно дело, когда тебя унижает какая-нибудь стерва, а другое дело, когда девушка, которая тебе нравится. Но потом я понял…

– Ты о девчонках плохо думаешь, ты их не знаешь, не побывал в их коже. Ты боишься, что тебя могут обидеть, унизить. А мы, девчонки, всегда живем с этим. Нас любой может обидеть, унизить, взять силой. Я, к примеру. Я слабая. Я знаю, что это такое – ждать гадость.

Она взяла Лешину руку и начала гладить.

– Через полгода все кончится. Я буду никто. Полненькая дурочка в мятом кителе. А сейчас… Для меня этот год особый. Единственный год, когда я что-то могу сделать для тебя, помочь тебе, когда тебе плохо. Я все сделаю, чтобы тебе хорошо жилось.

Ночью мама проснулась и увидела, что Леша сидит за столом и что-то пишет. Потом он написал записку и оставил ее на стуле у кровати, а сам лег рядом с ней. Ей не терпелось посмотреть, что он написал. Но она боялась, что, перелезая через него, разбудит его. И только утром решилась.

А в записке было написано:

«Полненькая дурочка в мятом кителе – это не про тебя. Ты красивая, умная и добрая. И китель сидит на тебе замечательно. Так замечательно, что, когда ты в нем, тебя очень хочется обнять».

А ниже четыре слова:

«Лиля, я тебя люблю».

Этих слов она ждала пять лет.

* * *

Веру Васильевну похоронили на третий день. Оставшееся время жили размеренной гражданской жизнью. Бегали по магазинам, мама готовила еду, вдвоем они прибрали квартиру.

Супружеская жизнь пришлась Леше по вкусу. Он по семь-восемь раз в день раздевал и одевал маму, причем одевал и раздевал медленно, рассматривая каждую вещь, вертел, наматывал на руку, вешал на стул. Потом занимался самой мамой, рассматривая и трогая не только те части тела, которые приходят на ум в первую очередь, но и другие: плечи, пальцы, нос.

«Ну, прямо играет в куклы», – говорила про себя мама.

А потом началась идиллия. Идиллия, при которой мама четыре раза в день ездила с Песчаной на Соколиную гору. Утром одна, вечером привозила Лешу домой, потом отвозила в казарму и ночью возвращалась сама. Было нелегко. Девчонки ей советовали перейти на любовь через день. Но разве она могла отказать Лешеньке в его любимой игре в куклы!

* * *

Однажды мама почувствовала себя больной и сказала Леше, что на работу не пойдет, сходит в поликлинику и заедет за ним к обеду.

– Не торопись. Я пообедаю со всеми. И лучше вообще не приезжай, отдохни.

– Приеду. Если не до обеда, то после.

Приехала она после обеда и, когда прошла проходную, часовой ей сказал.

– Вас ждут.

В углу стоял молодой солдат:

– Вы младший лейтенант Быстрова?

– Я.

– Алексей Сапунов просил передать вам, что он сейчас на плацу и просит, чтобы вы подождали его в лаборатории.

– Что он делает на плацу? – насторожилась мама.

– У нас есть такой гад, старший сержант Балуев. Он придрался к Сапунову и того послали вместо отдыха на час строевой подготовки.

– Как пройти на плац?

На плац так же как и в казарму девочки не ходили, и дорогу туда мама не знала.

– Лучше пройти через штаб, – подсказал солдат.

– Идем.

– А этот Балуев – гад, – говорил по дороге солдат. – Летом заставляет стоять по пять минут смирно, это при том, что много комаров. А весной и осенью, когда грязно, заставляет ползать по-пластунски. А если кто-нибудь, извините, зад чуть от земли оторвет, он его сапогом по заду изо всех силы. А потом нужно стирать грязное обмундирование. А когда оно успеет высохнуть! Поэтому на следующий день в мокром ходить приходится.

Они прошли через штаб и оказались на плацу. Солдат исчез, и мама увидела марширующего Лешу, а рядом с ним сержанта. Мама в своем синем пальтишке подошла к скамейке и села.

Сержант, увидев девчонку, распушил хвост и начал лихо командовать:

– Выше ногу. Кругом! Кругом! Еще кругом. Выше ногу, я сказал. Шагом марш. Шире шаг! Шире шаг!

Мама злилась, но терпела.

Потом он подогнал Лешу совсем близко к ней и скомандовал:

– Теперь отсюда до забора по-пластунски. Ложись!

Леша не лег, а стал на карачки, касаясь земли только ладонями.

– Ложись на землю, кому сказал. Ползи. Вон туда.

И показал в сторону скамейки, где сидела мать.

«Сволочь, перед бабой старается, – подумала мать. – Хочет, чтобы Лешка рядом с моими ногами ползал. И по грязи».

Леша, увидев маму, ложиться не торопился.

– Ложись! – орал сержант.

Матери показалось, что он сейчас ударит Лешу.

Тут уж она не выдержала, встала, сбросила пальто и направилась к сержанту.

– Эй, сержант, – позвала она.

Тот обернулся, увидел подходящую к нему маму и не отреагировал.

– Пойди сюда, сержант.

Теперь они стояли друг против друга.

– Я сейчас занят, – нагленько процедил сквозь зубы сержант.

– Смирно, – как можно более грозно произнесла мама.

Сержант удивленно посмотрел на нее.

– Смотри не на мои сиськи, а на погоны. Что видишь?

Сержант оторопел.

– Что видишь, спрашиваю? Воинские звания умеешь различать? Какое это звание?

– Младший лейтенант, – неуверенно ответил сержант.

– А теперь посмотри на свои погоны. Какое звание?

– Сержант.

– А если отпороть лычки, какое будет звание?

Сержант молчал.

– Какое ты имеешь право, сержант, матерно оскорблять офицера?

– Я не оскорблял.

– Ты только что при солдате назвал меня блядью.

Мать посмотрела на все еще стоящего на карачках Лешу:

– Встань.

Тот живо вскочил.

– Я не оскорблял, – пробормотал растерявшийся сержант. До него стало доходить, что попал он в неприятное положение.

– Как не оскорблял! Я прохожу мимо, вижу, ты избиваешь солдата, бьешь сапогом по заднему месту и приказываю тебе прекратить безобразие. А ты нецензурно послал меня. Знаешь, что бывает за оскорбление офицера?

– Я не бил его, а все делал по уставу. Я все делал по уставу, – оправдывался сержант.

– Ах, ты любишь, чтобы все было по уставу? Так вот завтра я сама поведу тебя на гауптвахту. И не на трамвае, а пешком. По городу. И буду командовать: шире шаг, выше ногу.

Сержант