Насмотревшись, Ромиль двинул курсор дальше и с изумлением обнаружил, что файл кончился. Это были последние картины, созданные паном Ремишем.

— Нет-нет, — пробормотал обескураженный молодой человек. — Так же нельзя…

Как же… он же только начал!

Его наполнило чувство почти детской обиды: сказка кончилась на самом интересном месте, свет выключили на самом захватывающим дух кадре, девушка вдруг встала, застегнула блузку и ушла…

Кроме картин, в файле, присланном доктором, нашлась еще и биография пана Ремиша. Ромиль пробежал ее глазами; только официальные сведения, ничего интересного. Родился пан Владис еще до Второй мировой войны в Польше в семье врача. Талант живописца проявился у него рано, и семья всячески поддерживала мальчика в стремлении стать художником. Женился он по любви, имеет дочь и внучку. Картины его всегда охотно выставлялись и хорошо покупались. Благополучная и достойная жизнь.

* * *

Утром Ромиль явился к завтраку одним из первых и в нетерпении крошил кекс на фарфоровое, украшенное узором из альпийский цветов, блюдце, дожидаясь, пока появится пан Ремиш. Едва старик успел сесть за стол, Ромиль уже стоял над ним, хмуря брови и сгорая от нетерпения.

— Я вчера видел ваши картины, — сказал он. — «Отражения» — это нечто невероятное… Но где же остальное?

Старик вдруг испуганно оглянулся.

— Вы рехнулись, милейший, — голос его звучал хрипло и походил скорее на карканье, чем на речь. — Больше ничего нет…

— Но почему? — обиженно воскликнул Ромиль. — Ведь это было так… так невероятно! Как вы могли остановиться?

Кто-то тронул его за плечо. Молодой человек резко обернулся. Подле стола стоял доктор Вейнберг.

— Мистер Максименко, не стоит мешать пану Ремишу завтракать. Да и другим гостям тоже… Они могут подумать, что вы ссоритесь, и это испортит им настроение на целый день.

— Нет, мы не ссоримся, — отмахнулся Ромиль. — Я просто хотел…

— Завтрак! — решительно прервал его врач. — Давайте я составлю вам компанию. По крайней мере на кофе. — И, подхватив молодого человека под руку, повлек его прочь от пана Ремиша, на лице которого читалось нескрываемое облегчение.

Теперь роли переменились: цыган преследовал старика, который всячески от него прятался и пытался избежать разговора. Конечно, Ромиль — с помощью вооруженного биноклем Мито — выследил пана Ремиша довольно быстро и возник на его пути, когда тот пробирался в бальнеологический корпус.

— Я не желаю об этом разговаривать! — взвизгнул старик, прежде чем Ромиль вообще успел открыть рот. — Слышите, не желаю!

Ромиль удивился, но он не был глуп и, вспомнив замечание доктора о «душевном расположении», решил не форсировать события. Поэтому он просто прижал руку к сердцу и торопливо сказал:

— Я только хотел высказать свое восхищение… и попросить вас, если вы еще не передумали, быть моим учителем.

Старик смотрел на него молча. За последние два дня он как-то съежился, ссутулился, чуть дальше вниз оттянулись уголки рта, глаза беспокойно метались, словно он пытался смотреть во все стороны одновременно. Сейчас он боролся, боролся с искушением. И проиграл.

— Хорошо, — сказал пан Ремиш. — Я буду вас учить. Только пообещайте, что мы не станем говорить о прошлом, и вы не будете ничего спрашивать.

— Обещаю, — торжественно заявил Ромиль, мысленно пожав плечами.

— Ну, тогда… что ж, приходите в мастерскую для лепки после обеда. Там есть хороший свет и окна.

Так началось ученичество. Труднее всего приходилось пану Ремишу. Старик быстро уставал, а Ромиль готов был сутками стоять за мольбертом. Учитель хвалил его, а через минуту впадал в ярость, не понимая, как можно не знать таких простых вещей.

— Смотрите, здесь мог бы получиться эффект сфумато, как на полотнах итальянцев. Что вы на меня смотрите как баран, милейший? Сфумато — это дымка между зрителем и изображенным предметом, которая смягчает цветовые контрасты и линии. Ее создал великий Леонардо и итальянские художники Возрождения, ну же, вспоминайте!

— Возрождения после чего?

— Что значит после чего? — пан Ремиш растерялся. — Вы что же… вы вообще историю в школе учили?

— Ну да, — цыган равнодушно пожимал плечами. — Но при чем здесь история?

— История, молодой человек, основа всего! Нет народа, если нет истории. Память — величайшее сокровище рода человеческого.

— Ну не скажите, — лицо Ромиля исказилось, зубы ощерились в хищном оскале; как дорого он дал бы за то, чтобы забыть и чтобы его соплеменники забыли. Так ведь нет!

Старик испуганно взглянул на своего ученика. Потом оглянулся через плечо и шепотом спросил:

— Как оно вас достало?

— Что оно? — хмуро отозвался Ромиль. Вот черт, мгновенно заныла рука, и он неловко принялся ее растирать.

— Вы… кем вы были там, до приезда сюда?

— Сыном цыганского барона. Я должен был наследовать ему….

— И что случилось?

— Драка случилась. Покалеченный, я никому не нужен.

Старик взглянул на него с сомнением, пожевал бесцветными губами. Перевел взгляд на работу, которую за ночь набросал Ромиль и которую пан Ремиш раскритиковал с большим удовольствием в самом начале урока. На листе картона вздымались горы. Тени были нарисованы неверно… и свет тоже, и от этого совершенно неясно — утро это или вечер; то есть утренний или вечерний сумрак окутывает подножия гор и заливает долины… Только самые пики хоть немного освободились от мглы, которая плещется внизу. И почему-то неприятно смотреть на эту тьму, словно там прячется кто-то и, затаившись, ждет…

Художник с сомнением покачал головой, потом тяжело поднялся.

— Исправьте этот этюд, — он протянул Ромилю вчерашний набросок головы Мито. — А я принесу вам альбом, у меня есть в комнате… И расскажу о художниках Возрождения.

Ромиль слушал рассказы и лекции старика как ребенок слушает сказки: с интересом, но не придавая им большого значения. Куда прилежней разглядывал он альбомы и третировал художника, чтобы тот объяснил, как добиться того или иного эффекта. В этом он был хорош, улавливал все на лету, перенимал, до чего-то доходил сам.

Доктор Вейнберг порой заглядывал в мастерскую. Сперва им двигал чисто профессиональный интерес. Будучи психиатром, он знал, что больной рассудок стремится выразить себя по-разному и картины служат отражением процессов, проходящих в сознании пациента. Так же, как и пан Ремиш, он не слишком поверил истории про драку, которая стала причиной травмы. Трудно представить, чтобы физическое увечье так подействовало на молодого и богатого человека. Нет, совершенно очевидно, что с травмой связан некий психологический аспект. Или здоровье и физическое совершенство молодого человека, имели для семьи принципиальное значение, что было бы странно. Или его травма получена при более сложных обстоятельствах.