к сестре за реку поедет, там всем кумушкам перескажет. Туга в княжий терем к тетке-ключнице отправится, и там бабы про свистульки пошушукаются.

Так слухи по обе стороны от княжеского тракта и растекаются, словно кто жбан со сметаной опрокинул. От того к ярмарочному дню цена на свистульки в три раза и подымается.

Ох, и зажила тут Сорока!

Шкурки беличьи к лисьим в сундуки складывает, смарагды к яхонтам по шкатулочкам прячет. Жемчуга уже не в две, а в пять-шест ниток берет. Богдаше сапожки сафьяновые красные на заказ пошили. Авось уже, как княжич, в люльке сидит — ложечку серебряную мусолит. Милаше, Прекрасе и Голубе рубашки расшитые на ярмарке купили. Удал и Щекарь пряники медовые кажый день жуют, да молочком парным запивают. Потому как козочек у Сороки в хлеву уже с десяток, и все дойные. Даже соседкам лишнее молоко продавать стала, все тоже — денежка.

А что Нежданка, чьими пальчиками свистульки волшебные лепятся? Той передник кожаный как у настоящего гончара, достался — отдал Ероха свой старый потертый, Сорока его на девчонку перекроила, на вырост подлиннее оставила. Да еще тесемку на лоб Неждане новую повязали, чтобы волосья ее лохматые в глину не лезли, работе не мешали.

Пыталась Сорока и других детей Власа, особенно старших девочек за глину посадить, да не вышло. Ни у кого так, как у Нежданы не получается. Вроде все за ней повторяют, а не поет свистульку после обжига. А какие еще прямо в печи на куски разрывает.

Ох уже это ведьмино отродье — все секреты старого Василя Неждана себе забрала, с сестрами делиться не хочет. Сорока разок не удержалась, даже за патлы ее оттаскала, а все без толку. Богдаша после того опять задыхался три дня, а Истома с Отрадой таких кривых козлят налепили, что выгнала Сорока девах с заднего двора, запретила глину зря переводить.

Глава 5. Двенадцатое лето, или Ванька-лопоух

Как-то по утру в свое двенадцатое лето Неждана привычно сидела на заднем дворе и лепила из глины.

Заканчивался изок — первый летний месяц. В траве скакали кузнечики, сверкали в воздухе синие, зеленые и золотые стрекозы, стояла томная жара. Вкусно пахло свежим сеном. В такую погоду на воздухе лучше работается, да и от мачехи подальше.

С утра до обеда девчонка лепила новые свистульки, потом забегал кто-то из братьев — Добросвет или Яромир и уносил их к дядьке Ерохе в печь на обжиг. После обеда она разбирала те, что уже приносили от Ерохи, испытывала как они поют, плохие беспощадно била о камень, а хорошие расписывала красками да сушила.

В тот день Влас с сынами работали в поле. Вячеслав и Всеволод объезжали своих молодых коней, готовились поступить в княжескую дружину.

Отрада, Истома и Забава хлопотали по дому — щи варили, пироги пекли, полы терли, да носы с задами Сорокиным мальчишкам подтирали.

Услада ушла полоскать белье на реку. Милаша, Голуба и Прекраса играли в бирюльки у матери на виду — сидели на дворе под окнами.

Нежданка попросила поставить себе старый дедов верстак с другой стороны двора — за огородом, у самого соседского забора. Сказала, что тут солнце лучше падает, тень от избы не мешает раскрашивать. Сорока не перечила, велела Власу тащить все, куда падчерка показала. Чем дальше эта лохматая девка, тем, ей, Сороке спокойнее.

Неждана уже научилась помаленьку хитрить и к своей выгоде мелкие дела выкручивать.

У Сороки всего два глаза, она за своими донечками будет бегать с кухни на двор- доглядывать. Так что, на задний двор к Неждане мачеха будет изредка только посматривать, чаще Богданчика посылать с проверками.

Утки сегодня лепились особенно толстыми и смешными. Неждана помнила, как дед Василь ее учил, — чтобы свистулька ладно пела, надо больше места для воздуха внутри оставлять. Она знала уже верные формы и размеры, но иногда хотелось попробовать что-то новенькое.

Баб верхом на козликах она лепила все с длинными шеями. Козлики удавались крепенькими приземистыми да с крутыми рогами, а бабы, наоборот, тянули свои любопытные рожи повыше. Ножки у бабы из-под юбок торчали коротенькие-по росту козленка, а голова на длинной шее стремилась к облакам. Нравилось Нежданке баб нескладными лепить, чего уж там, — обижали они ее много.

Сзади кто-то негромко свистнул — так, чтобы Сорока в избе не услыхала, а до Нежданки донеслось.

Девчонка обернулась и поначалу, кроме старого забора, ничего за собой не приметила.

Свист повторился.

Неждана снова повернула голову и подняла глаза повыше — на соседской яблоне по ту сторону забора сидел взрослый парень, уже годов двадцати. Нос у него на солнце обгорел и облупился, уши лопухами торчали, губы пухлые черникой перемазаны, а глаза зеленые — вроде добрые.

— Ты что ль Неждана Даренкина, Власа дочь? — в упор спросил парнишка, свесив босые пятки с толстой ветки.

— Коза я холмогорская, не видно что ли? — надерзила девчонка да отвернулась.

Не любила она, когда про мать говорят, имя ее упоминают. Болело в этом месте на сердце нестерпимо, каждое лишнее слово иглой кололо.

Обычно Неждана обиды молча терпела. Бывало, губу до крови закусит, чтоб Сороке не наговорить, что думалось, но молчала.

И откуда только слова такие смелые сейчас ей на язык подвернулись?

Парень загоготал, но не обиделся.

— Коза, а че ты волосья как чудно путаешь? — придумал он еще что спросить.

— А у нас в Холмогорах все такие, — Нежданка уже хихикнула и повела плечиком, откинув лохматые прядки с косами.

Косы были все разные — потолще, потоньше, тугие, слабые, из трех прядок, из четырех, а еще узелки какие-то на волосах накручены, а часть волос и вовсе патлами висела.

— А меня Ванькой звать, — доложил парень. — Соседский я, Надейкин сын.

— Кааак? — девчонка вытаращила глаза. — Не бывает такого имени. Брешешь!

— Ага, я пока один такой, как гостинец византийский, — снова загоготал сосед.

Он кувырнулся на ветке и спрыгнул прямо во двор к Сороке.

— Иван — имя мое, —