— А вы напрасно нервничаете, — сказала Наталья Мироновна. — Геморрагическую лихорадку в первые дни вообще распознать очень трудно даже специалисту. Она обозначается лишь на шестой день, когда внезапно падает температура и начинаются боли в почках. Это как раз мы и наблюдаем сейчас у больного.

Шугачев нервно постучал пальцами по столу. Потом вдруг вскинул руку, будто на митинге, предложил:

— Тогда давайте день или два подождем отменять прежние назначения. Понаблюдаем.

Наталья Мироновна категорически замотала головой:

— Нельзя этого делать ни в коем случае.

— Почему? Температуры же нет.

— Надо немедленно и усиленно лечить почки. В противном случае больной может очень быстро погибнуть.

Шугачев шумно вздохнул, суматошно хлопнул себя ладонями по бедрам и ушел к окну, как бы подчеркнув, что дальнейший разговор он считает бесполезным.

— А меня ваши доводы, Наталья Мироновна, убедили вполне, — сказал главврач. — У меня у самого возникли такие же подозрения. Поэтому я и решил вас пригласить. Так что делайте ваши назначения и... — Он взял ее за руку, попросил: — Только, пожалуйста, не нервничайте.

Спустя минут сорок, когда была составлена новая карточка медицинских назначений, Наталья Мироновна почувствовала вдруг головокружение, вышла на крыльцо. Порывы ветра стихли, но степь была суровой. Желтое большое солнце тяжело висело над ломаной линией горизонта, уже готовое скрыться из виду. Лучи его неослабно и недобро поблескивали на оконных стеклах и на тщательно вычищенном капоте газика. Приметив свою спутницу, Никола Ерош засуетился, подбежал к машине.

— Обождите, Никола, не торопитесь, — остановила его Наталья Мироновна. — Не управилась я еще.

Ерош встревожился:

— А хиба ж можно ждать? Бачьте, ночь вже! Як будем дорогу шукать?

Она попробовала успокоить его, шутливо заметила:

— Найдем дорогу. А если заблудимся, в степи заночуем.

— Яка нужда в степи ночевать? Треба ехать, пока гарно видно.

Водитель говорил еще что-то, но Наталья Мироновна уже не слышала его, потому что у крыльца появился старик с загорелым, обветренным лицом. Он почтительно сдернул с головы тюбетейку, низко поклонился:

— Большой привет, знакомый доктор! Глаз мой худой-худой, а все видит, хорошо видит.

Наталья Мироновна присмотрелась и вдруг узнала:

— Фархетдинов, голубчик! Боже, сколько уже прошло с тех пор, когда вы приезжали к нам в Степной городок с баранами! Помните?

— Все помним, крепко помним. Сперва охота на волков был, потом расплата: за один волк — один баран, за два волка — два барана.

— Смотрите-ка, ничего не забыли! Ну как вы теперь живете?

— Плохо живем, совсем плохо. Внук Асхат заболел. Лечи, знакомый доктор, сильно лечи.

— Значит, это ваш внук? — удивилась Наталья Мироновна.

— Так, так, — старательно закивал Фархетдинов, и прищуренные глаза его заблестели, будто налились ртутью.

— Не беспокойтесь, вылечим, непременно вылечим, — пообещала Наталья Мироновна и повернулась к стоявшему у машины Ерошу: — Знаете что, Никола, не ждите меня, поезжайте. Передайте, пожалуйста, Сергею Ивановичу, что я задержусь в «Маяке» на сутки, а может, и больше.

Обескураженный Ерош принялся было убеждать Наталью Мироновну, что без нее он не может даже показаться на глаза комдиву, потому как имеет от него особое на этот счет приказание.

— Поймите, Никола, не могу я сейчас уехать. Больному помочь нужно.

Часа через три, когда над поселком была уже ночь, а Наталья Мироновна все еще находилась возле больного, ее вызвали к телефону.

Взяв трубку, она удивленно спросила:

— Это ты, Сережа? Какой быстрый! Не дал мне даже опомниться. Не обижайся, задержусь. Так уж получается. А ты знаешь, кто больной? Родной внук Фархетдинова. Такой трудный случай... Да, ты не сердись на Николу. Он и без того переживает.

— Чего ты мне толкуешь: Фархетдинов, Никола! Ты о себе подумай. Нельзя же так по-варварски относиться к своему здоровью. Слышишь? Ал-л-ле-о! Ал-л-ле!

В трубке что-то затрещало, порвалось. Голос Мельникова словно запутался в металлических жилах, пропал на секунду-другую, потом появился снова. Наталья Мироновна шутливо заметила:

— Вот видишь, даже телефон тебя не выдерживает.

— Ладно, скажи лучше, когда ждать тебя? Может, снова Николу прислать?

— Нет, Сережа, Николу не беспокой больше. Здесь машину дадут мне. Главное — больному помочь.

— Ох, Наташа, Наташа! И что мне с тобой делать? Значит, говоришь, внук Фархетдинова? Надо же! Старику привет большой. И о себе смотри не забывай. Слышишь?

Опустив трубку, Наталья Мироновна вздохнула, откинулась на спинку стула. Только сейчас она почувствовала, как сильно устала.

От штаба дивизии до городка ракетчиков две дороги: одна — прямая, через совхозные бахчи, другая — по берегу речки, петляющей между холмами и зарослями краснотала, карагачника и дикого шиповника. Первая — главным образом для транспорта, вторая — пешеходная. Майор Жогин избрал вторую. После разговора с полковником Жигаревым ему хотелось подольше побыть одному, успокоиться.

Его волновали сейчас не существенные изменения в плане боевой подготовки расчетов. Этого он ожидал. Задело за живое замечание начальника штаба, что он, Жогин, слишком увлекся технической стороной совершенствования пусковых установок в ущерб основной учебе. К тому же замечание это полковник высказал как бы не от себя, а сославшись на комдива: «Учтите, генерал недоволен вами, Григорий Павлович. И вообще, вы можете связаться с НИИ, написать туда, изложить свои взгляды, догадки. А мы с вами солдаты, и задачи у нас солдатские. Так что давайте поймем друг друга и больше объясняться по этому поводу не будем».

Жогину почему-то не очень верилось, что командир дивизии так пренебрежительно относится к его инженерной работе. Возможно, конечно, о связи с НИИ Мельников какой-то разговор и вел. Но разве одно исключало другое? Да и что значит «слишком увлекся»? Ведь если бы ему удалось изменить конструкцию прибора наведения... Ах, если бы удалось! Жогин остановился, притянул к себе гибкую таловую ветку и долго в задумчивости рассматривал ее. Мелкие острые листочки, словно наперекор увядающей природе, были зелеными, как в начале лета. Над берегом стояла тишина, и только певуче позванивала вода на каменистых перекатах да где-то в зарослях одиноко выводила замысловатые трели не то крапивница, не то мухоловка. От деревьев и косогоров падали длинные тени.

И Григорию вдруг вспомнилась та зима, когда он не служил еще в этой дивизии, а просто приехал в отпуск к родителям. Как-то с Мельниковым отправились на охоту. Возвращались так же вот под вечер. Усталые, заиндевелые, они долго сидели на снежном холме, рассматривали крупную огнисто-рыжую лису, которую подстрелил Сергей Иванович возле колхозного омета. Мельников спросил: «Хороша? Могу подарить... Ну что раздумываете? Берите и пристегивайте к поясу». Потом они говорили о службе, о замыслах, которые волновали обоих. Григорий сказал тогда, что посчитал бы для себя за счастье послужить с Мельниковым в одном полку или хотя бы в одной дивизии. И сказал это вполне чистосердечно.