Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Карстерз-Мэнор — это золотая жила, — продолжал Бертрам. — Вот еще одна партия снимков.
Он вынул из портфеля толстый пакет.
— Качество не слишком хорошее, во всем доме маловато света, но взгляните на инкрустации и лак этого буфета семнадцатого века. Мне редко доводилось видеть такую тонкую работу. И состояние просто идеальное.
Оуэн надел очки и, тщательно изучив снимок, присвистнул.
— Миленький, — протянул он с таким видом, словно восхищался проходившей мимо девушкой.
— Одна эта вещь может принести свыше восьми миллионов, — сообщил Бертрам, — а весь дом Набит антиквариатом. Там есть кое-что и получше этого. К сожалению, у нас не хватит времени оценить все. Люди от «Кристиз» и «Сотбиз» торчат там уже больше месяца: мы успели добраться только до картин и мебели. Пока еще ничего не сделано с драгоценностями, фарфором и недвижимостью. Но мне удалось узнать, что эти фирмы объединили свои предложения. Думаю, мы можем гарантировать выручку свыше четырехсот миллионов долларов на аукционе.
Очевидно, ему удалось привлечь внимание Оуэна.
— Подробнее.
Бертрам говорил быстро и отчетливо:
— Если сократить комиссионные продавца до семи с половиной процента — другие фирмы не опустят цифру ниже восьми, а скорее всего восьми с половиной, как обычно, — уверен, что мы получим заказ. Леди Мелоди известна своей скупостью. Эти два с половиной процента означают, что в ее кармане окажется четыре миллиона. Ей это понравится.
— Тридцать миллионов от продавца, — улыбнулся Оуэн. — А если увеличить комиссионные покупателя на два с половиной процента, то есть до девятнадцати с половиной, это еще почти восемьдесят миллионов. Значит, вся операция принесет нам свыше ста десяти. А чистый доход?
— Я бы сказал, от девяноста до девяноста пяти миллионов, — подытожил Бертрам, вручая ему бумажный листок. — Вот примерные подсчеты.
— Думаете, покупатели согласятся на девятнадцать с половиной?
— Думаю, они заплатят и двадцать пять, лишь бы получить что-то, принадлежащее леди Мелоди. Она богаче Джеки Онассис. А поместье больше, чем у принцессы Арианны.
— Что же, тогда повысим до двадцати пяти.
Бертрам покачал головой:
— Двадцать вам еще с рук сойдет, но двадцать пять уже выглядит жадностью. Публике это не понравится. Я рекомендую девятнадцать с половиной.
— Заметано.
Бертрам обладал всеми качествами, которые я ценила в мужчине. Умен, остроумен, великодушен, и, когда смотрел на меня, когда видел меня, когда наши глаза встречались, мы каким-то образом соприкасались друг с другом. Общались без слов. Он был женат, конечно. Как, впрочем, все они.
Впереди расстилались прекрасные пейзажи Ричмонда. Каждый раз, проезжая через Ричмонд, я думаю о Елизавете I, тогда восьмилетней маленькой принцессе Елизавете, одинокой, несчастной, живущей только в окружении слуг в прекрасном дворце, протянувшемся вдоль Темзы. Бесплодно ожидающей, когда отец пришлет за ней, пригласит домой. И так и не дождавшейся. Вместо этого он пытался ее отравить. Неудивительно, что она стала такой жесткой и так нелегко сходилась с людьми.
— Жаль, что мне так мало известно о ее прошлом, — вздохнул Оуэн. — То есть я встречался с ней, знаю, что она — знаменитая писательница, а Карстерз-Мэнор — одна из самых известных в Англии частных резиденций, но…
— Простите, сэр, — вмешалась я, — я достаточно много знаю о леди Мелоди.
Бертрам поднял брови и ухмыльнулся.
— Выкладывайте, — велел Оуэн.
— Ну, для начала леди Мелоди не всегда была «леди». Этот титул дарован ей королевой за услуги, оказанные империи. Мелоди Карстерз даже не Мелоди Карстерз. Это псевдоним, который она взяла шестьдесят с лишним лет назад. Ее настоящее имя и истинная история затерялись во времени. Тираж ее шестисот с чем-то книг достиг миллиарда экземпляров. Она никогда не была замужем, хотя лет в тридцать пережила единственную великую любовь своей жизни, но он погиб, взбираясь на вершину горы Маттерхорн, упал в пропасть или что-то такое же трагичное, а больше она не смотрела на мужчин. — Я взглянула на Бертрана и Оуэна: выглядели словно с жестокого похмелья. — Эй, — обиделась я, — вы хотите знать или нет?
— Продолжайте, — кивнул Оуэн.
— Собственно говоря, все ее книги посвящены поискам другого идеального мужчины, и в конце она неизменно его находит. Поверьте, это довольно трогательно. А сейчас, согласно лондонской «Санди миррор», собирается продать все имущество и пожертвовать деньги на благотворительность по той причине, что после своей смерти не желает ни пенни оставить родственникам, среди которых нет сколько-нибудь достаточно близких людей. Она особенно не выносит троюродного племянника, существующего исключительно тем, что он повсюду хвастается родством с ней и берет под ее имя кредиты.
— Откуда вы все это пронюхали?
— Я ее поклонница, — призналась я, кажется, немного покраснев. — Прочла все ее книги, и…
Какого черта я стесняюсь? Выскажи им все.
— …это романы о женщинах, берущих судьбу в свои руки. Ее героини — самостоятельные, самодостаточные женщины, сами управляющие своей судьбой.
— Похожие на вас, полагаю, — засмеялся Бертрам.
— Именно.
Можно сказать, все мы были очарованы и удивлены моим девическим кокетством. Оуэн рассмеялся и снова покачал головой.
— Спасибо, Кик.
— Не за что. Всегда готова. — Я помедлила. — Есть и кое-что неприятное.
— Вот как?
— Ходили слухи, возможно, это всего лишь сплетни, что в шестидесятых разразился ужасный скандал. Какая-то женщина объявила леди Мелоди своей матерью, что, разумеется, сама леди Мелоди яростно отрицала: имидж девственницы следовало оберегать любой ценой. Так или иначе, у женщины вроде бы имелись веские доказательства, зато у леди Мелоди было больше денег, и, следовательно, она могла позволить себе известных адвокатов, которые буквально сокрушили незнакомку в суде и облили грязью в прессе. Несчастная покончила с собой.
— Я вспоминаю этот инцидент, — добавил Бертрам. — Действительно, трагедия. Совсем забыл о ней.
— И не случайно. Железная машина леди Мелоди, именуемая агентством по связям с общественностью, сделала все, чтобы мы забыли.
— Думаете, Она действительно была ее матерью?
— Да. И совершенно зря леди Мелоди повела себя так. Ей следовало признать эту женщину своей дочерью, и люди поняли бы и простили.
— Печально, — заметил Бертрам.
— Не могли бы мы спрятать наши носовые платочки и вернуться в реальный мир? — спросил Оуэн.
Ноги Мики, вернее Майкла, были еще более свинцово-тяжелыми, чем характер, поскольку он с такой силой надавил на тормоза, что из-под колес машины полетели фонтаны гравия, со звоном отскакивавшего от железных ворот Карстерз-Мэнор. Мы приехали на десять минут раньше назначенного времени.