ближе, потому что об этом мне ничего не было известно.

– Ты не умрешь. Слишком много укусов. Слишком. В тебе сейчас находится Т002, видоизмененный вирус. Он не позволит тебе умереть, но и не даст выздороветь. Ты будешь гнить очень долго. И это будет больно.

– Что ты такое говоришь? – спрашивает старик скрипучим голосом.

У Руби на глазах выступают слезы, она морщит лицо, пытаясь сдержать рыдания. Мне тоже становится дурно. Как это бестактно, говорить умирающему, что дальше ей будет только хуже? Бесчеловечно.

– Лучше не будет? – спрашивает она, и в голосе отчетливо слышна надежда.

– Не будет, – говорит Зак.

Девушка закрывает глаза и пытается сдержать рыдания, её лицо морщится в потугах, но всё же несколько слезинок скалываются по вискам и ныряют в спутанные волосы.

Мне так её жаль.

Руби открывает глаза и смотрит только на Закари.

– Ты ученый, врач?

– Всего понемногу.

– Куда вы поедете? – спрашивает она.

– До аэропорта, больше ничего рассказать не могу.

– Там, куда вы направляетесь, есть безопасность?

– Да.

– Я отдам тебе машину, если ты возьмешь с собой деда, – быстро проговаривает девушка.

Старик больше не лезет в разговор, он стоит и с безграничной печалью смотрит на Руби. Его губы дрожат.

– Хорошо, – соглашается Зак.

– Хорошо, – говорит Руби и её тело расслабляется.

– Я не оставлю тебя, – говорит дед и склоняется над импровизированной кроватью Руби.

Закари отходит от девушки, но не сводит с неё пристального взгляда.

Девушка с трудом поднимает руку и кладет её на морщинистую ладонь старика. Она ничего не говорит, ни слов прощания или надежды на будущее. Руби молчит, но в её взгляде столько слов, которые понимают только эти двое. Дед наклоняется к девушке, как можно нежнее обнимает её и, поднявшись, сглатывает ком, так что это слышат все.

– Машина за домом, не знаю, слили с неё топливо или нет, ключи найдете вон в той сумке, – говорит Руби и, кажется, на этом её силы заканчиваются.

Поворачиваюсь к противоположной стене и вижу среди множества вещей маленькую женскую сумку на тонком ремешке. Беру её и подношу к кровати.

– Сама… у меня нет сил на это. Моя рука…

Открываю сумку, достаю ключи и замечаю там складной нож, который больше похож на зажигалку крупных размеров. Достаю и его тоже. У меня нет оружия, никакого.

– Забери, – говорит Руби. – Мне он больше ни к чему.

Я не буду отказываться. Киваю девушке, но стараюсь не смотреть на неё, это слишком сложно. Но даже будучи в респираторе я чувствую её запах, он очень схож с вонью зараженных. Гниение и горечь.

– Спасибо, – говорю я ей, перевожу взгляд на Зака. – Мне нужно переодеться.

– Переодевайся, – позволяет он.

Я не дура, и покидать подвал в одиночестве не собираюсь. Забираю рюкзак у Закари и внутренне протяжно выдыхаю. Моя ноша вернулась. Отхожу в угол, где лежала сумочка Руби и начинаю доставать всё, что мне пригодится, из рюкзака. Скидываю ботинки, надеваю носки и, не снимая платья, натягиваю трусы, следом идут военные брюки с кучей карманов. Одеваясь, слышу, как Руби тихо стонет, а потом раздается спокойный голос Зака.

– Я могу это прекратить.

Никто не уточняет, о чем он говорит. Все и так понимают, что он предлагает Руби быструю смерть.

– Я откажусь… я не настолько храбрая.

– Ошибаешься, – говорит старик. – Ты самая храбрая.

Переодевшись, убираю всё в рюкзак, закидываю его за спину и, держа в руках нож и ключи, оборачиваюсь.

Старик ещё раз прощается со своей внучкой, отходит от неё и поворачивается лицом к нам. В его глазах слезы, а губы дрожат. Словно не в силах находиться в подвале, он выбирается наверх первым. Зак стоит и смотрит на девушку, она не сводит с него пристального взгляда.

– Поднимайся, – говорит он мне.

– А ты?

Ответа нет.

Выбираюсь наверх и слышу хруст снизу, тут же собираюсь спуститься, но Закари уже поднимается наверх.

– Что ты сделал? – тихо спрашиваю я.

Ответа я снова не получаю, но знаю – он убил Руби. Он что… свернул ей шею?

Меня начинает трясти, но я словно марионетка иду следом за Закари Келлером. Хорошо, что старик ушел дальше и не знает, что его дорогой Руби больше нет в живых.

Меня Закари рано или поздно так же убьет. Если узнает… когда узнает. Выходим из дома и тише любой мыши обходим жилище старика. На заднем дворе стоит старый красный пикап. Закари забирает у меня ключи и открывает дверцу, садится, заводит машину, проверяет горючее и командует:

– В машину. Быстро.

Не думая, запрыгиваю на переднее сиденье и подсаживаюсь ближе к водителю. Старик забирается следом и громко хлопает дверью. Кладет ружье себе на колени и с грустью бросает взгляд на дом, где, как он думает, продолжает страдать Руби.

Бросаю косой взгляд на водителя и внутренне содрогаюсь. Он только что убил человека, а по нему этого и не скажешь. По его лицу вообще ничего невозможно предугадать, понять или прочесть. Непроизвольно сравниваю его с младшим братом. А ведь раньше я думала, что Зейн холоднее льда. Как же я ошибалась. Неожиданно для себя самой осознаю – я скучаю. Не так как по родным, это печаль иного рода. Неожиданная доброта и забота Зейна сделали его для меня особенным. Словно я смогла расколдовать всю эту неприступную крепость и увидела под холодной коркой душу. Чуткую и отзывчивую душу. Ещё месяц назад я бы даже и помыслить о таких рассуждения не смела. Как быстро меняется жизнь.

Машина, урча и пыхча, выруливает через задний двор и выезжает на дорогу. Хорошо, что это край города и тут не так много брошенных машин. Некоторые из них Закари просто отталкивает пикапом.

– До конца на ней нам не доехать, – сообщает водитель. – Готовьтесь бежать.

Не уверена, что старик сможет бежать, он шел-то, еле-еле передвигая ноги.

– Как вас зовут? – спрашиваю я у старика.

– Уилл.

– Уилл, вы сможете бежать?

– Не уверен, – честно признается он.

Поджимаю губы и вижу, как Закари, сидящий рядом, снимает с себя респиратор и передает его мне.

– Почему снял?

– Эта бутафория ни к чему.

– Как это?

– Новых зараженных нет уже больше двухсот дней.

– И?

– Из этого можно сделать два вывода. Первый, туман больше не заразен. Второй, он заразен, но все, у кого была предрасположенность к заражению, уже подвержены ему.

Снимаю свой респиратор и вдыхаю прохладный воздух.

Крайние дома выныривают из завесы тумана, и моя душа тут же мчится к пяткам. В одну идеально ровную линию выстроились зараженные. Их практически черные тела