— Заждались, поди, обеда? — спросила она, нежно заглядывая мне в глаза.

Было ей прилично за сорок, что по нашим нынешним средневековым временам далеко не первая и даже не третья молодость, фигуру разобрать под темной, бесформенной одеждой невозможно, виднелось только острое лисье личико, так что нежность в ее взоре меня нисколько не умилила, напротив, возросло подозрение, что у них тут и с любовью что-то не совсем ладно.

— Ничего, ничего, Марья Ивановна, — поспешил успокоить ее Федор, — мы с Алешей тут разговариваем.

— Ну и еще поговорите, скоро позовут в трапезную, Георгий в городе задержался.

Понятно, что никакой связи между неизвестным Георгием и обедом я не уследил и потому, когда хозяйка вышла, спросил, кто это такой.

— Очень хороший человек, — ответил он, — наш наставник. Ты когда его узнаешь, тоже возрадуешься!

У меня такой уверенности не было, но обсуждать эту тему я не стал. Посмотрю на наставника, и будет понятно, чему здесь учат. Мы опять погрузились в молчание и приятное созерцание. Я уже думал, что мы так и будем сидеть до самого обеда, когда Федор неожиданно заговорил:

— У Феклы есть сестра Прасковья, она тебе понравится.

О Феклиной сестре я от него уже слышал. Меня она, честно говоря, никак не интересовала. Пока мне было не до романтических знакомств, хватило недавних страстей с боярской дочерью. Я промолчал, а Годунов, не дождавшись напрашивающегося вопроса, сам пояснил:

— Она теперь одна.

Слово «теперь» несло хоть какую-то информацию, и я попытался уточнить:

— А раньше у нее кто был?

— Раньше? — переспросил он. — Почему раньше?

— Ты сказал, что теперь она одна, значит, раньше она была с кем-то.

— Да? Не знаю, наверное, я это просто так сказал. Прасковья хорошая девушка, только часто плачет. Она не посвященная.

Когда мы с ним попали в элитный бордель, он одновременно увлекся сразу двумя девушками, одна из которых была Фекла. Я решил, что теперь речь идет о второй, и спросил:

— Это не та блондинка, которую я видел в том доме?

Слово «блондинка» Федор не понял, пришлось употребить другое: «белокурая».

— Белокурая, — повторил он, — нет, Прасковья русая, как и Фекла, а в каком доме ты их видел?

Это означало: «приехали».

— Ты что, не помнишь, где познакомился с Феклой?

— Почему не помню, помню. Здесь и познакомился.

Мне осталось только посмотреть на него большими глазами. Информация, как говорится, в комментариях не нуждалась.

— А почему ты меня об этом спросил? — неожиданно заинтересовался Годунов.

— Я видел твою невесту вдвоем с красивой белокурой девушкой, — не вдаваясь в подробности, ответил я. — Подумал, может быть, она и есть Феклина сестра.

— Нет, Прасковья русая, — теряя интерес к разговору, повторил он.

— Где же ваш Георгий? — чтобы не молчать, спросил я.

— Георгий очень хороший человек, — в точности с теми же интонациями, что и раньше, сказал Федор. У меня появилось ощущение, будто второй раз была включена запись недавнего разговора.

«Похоже, его здесь зомбировали, — решил я, — оставили выборочную память и превратили в идиота».

— А ты помнишь, кем был раньше? — спросил я.

— Конечно, Алеша, ты что же, меня считаешь безумцем?

— Нет, конечно, но ты так изменился, что невольно задумаешься…

— Это потому, что я раньше жил совсем по-другому. Теперь я на все смотрю иными глазами.

Мне осталось замять разговор в ожидании обеда и встречи с таинственным Георгием. Просто так сидеть, даже не разговаривая, было неуютно, но я терпел и временами обменивался с Федором нежными улыбками. Наконец за нами пришла Фекла и пригласила к столу.

Мы тотчас встали и пошли за ней в трапезную. Находилась она не в главной избе, а в паре десятков метров от нее, в длинном рубленном строении, напоминавшем сарай. Внутри это впечатление не прошло. Стены были голы, пол земляной, вдоль всего помещения стоял очень узкий, сантиметров сорока, длинный стол со скамьями по обе стороны. Этакий полевой стан под драночной крышей.

Пока на скамьях сидело человек шесть. Вероятно, у каждого здесь было свое место, потому что сейчас все они сидели вразброс. Фекла подвела нас к концу стола и пригласила садиться, а сама устроилась напротив жениха.

Я сел и исподволь осмотрел местную публику. Несмотря на разный возраст и место за столом, все присутствующие были одеты просто, практически одинаково. Женщины, их было две, считая Феклу — в льняные платья и такие же платки, мужчины — в портки и длинные рубахи.

— Сейчас придет сестра, — сказала мне царская невеста, нежно, как давеча хозяйка, заглядывая в глаза и ласково улыбаясь.

Словно услышав ее слова, в сарай вошла стройная, это видно было даже в примитивной, мешковатой одежде, девушка. Не поднимая глаз, она прошла к столу и села напротив. Я сразу догадался, что это и есть Прасковья, и с интересом ее рассмотрел. У девушки было тонкое, бледное лицо, чуть вздернутый аккуратный носик и не русые, а пепельные волосы.

Прасковья сидела, потупив глаза, и ни разу не посмотрела в нашу с Федей сторону.

Теперь, когда появилась третья женщина, стал понятен порядок, по которому тут располагались люди: женщины сидели по одну сторону стола, мужчины по другую. Пока я рассматривал девушку, пришло еще несколько человек, и стол почти заполнился. Свободными оставались несколько мест во главе. Все присутствующие сидели молча, не поднимая глаз, так что создавалось впечатление, что они то ли молятся про себя, то ли сосредоточено о чем-то думают.

Наконец среди присутствующих пробежала какая-то невидимая волна, больше похожая на общий вздох. В трапезную вошли хозяин, его супруга Марья Ивановна и высокий худой человек с узким аскетическим лицом и чахлой козлиной бородой, чем-то похожий на Ивана Грозного с картины Репина. Троица прошла в начало стола, хозяева расположились друг против друга, а высокий, я подумал, что это и есть таинственный Георгий, сел во главе.

Общий вздох и слабое движение тотчас замерли, а глава маленькой общины встал и благозвучным, мягким голосом, который мне почему-то сразу же показался неприятным, начал говорить:

— Возлюбленные мои, среди нас появился новый хороший человек, друг нашего Федора, потому сегодняшняя трапеза будет считаться праздничной.

Я мельком осмотрел стол, но ничего напоминающего обещанную праздничную трапезу на нем не оказалось. Между каждой парой стояли только керамическая миска с кашей и кружка с каким-то напитком. Похоже, что праздник нас ждал или символический, или духовный.

— Возблагодарим Господа за хлеб наш насущный, — продолжил так же благостно, как и начал, узколицый, — он любит нас, а мы любим его!