— Где тебе хочется, — ответила она.

— Давай здесь, — предложил я, толкнув первую попавшуюся дверку.

Мы, согнувшись, Прасковья слегка, а я в три погибели, вошли в тесное душное помещение. Запах тут был, мало сказать, омерзительный, тошнотворный. Воняло так, как будто здесь живут несколько бомжей..

— Пойдем отсюда, — воскликнул я, выскакивая в общий коридор, — тут дышать нечем.

Теперь помещение для приобщения к прекрасному я выбирал исключительно по запаху. В конце концов, мы оказались в той же каморке, где сидели до этого. Девушка, одурманенная успокоительным, кажется, не понимала, что я ищу. Скорее всего, не ощущала запахов.

— Ты давно здесь живешь? — спросил я, когда мы устроились на голых нарах.

Прасковья, как мне показалось, не сразу поняла вопроса. Я повторил. Она, наконец, ответила:

— Не знаю, наверное, давно.

— Сколько тебе лет? — поинтересовался я, уже без надежды на правильный ответ.

— Не знаю, я в счете не сильна.

Больше, собственно, говорить нам было не о чем, но я спросил:

— Ты помнишь тех, кого возлюбила?

— Нет, я всех люблю.

— Понятно, — сказал я, хотя ничего пока понятно не было. Только то, что одурманены здесь все капитально, а предводитель имеет с этого какие-то дивиденды и, возможно, не только материальные. Предположить, что в нынешние темные времена существуют такие подпольные заведения, было сложно. Но как говорится, факты — упрямая вещь.

Мы сидели и молчали. Девушка сложила руки на коленях и не шевелилась. Никаких предпосылок к стремлению одарить меня любовью я в ней не замечал. Решил попробовать проверить, насколько ей нравлюсь, спросил:

— Я тебе люб?

— Да, — быстро, не задумываясь, ответила она и добавила, — мне все люди любы.

Я другого ответа не ожидал и выяснять подробности не стал.

— Скоро принесут напиток? — опять нарушил я утомительное молчание.

— Скоро, — односложно сказала она.

Сидеть в полной темноте в тесной каморке занятие не самое приятное, но Прасковью это, кажется, нисколько не волновало, сидела себе и сидела.

— Ты не спишь? — задал я ей новый вопрос, начиная томиться от скуки.

— Нет, не сплю.

Нужно было чем-то заняться. Даже мысли попытаться ухаживать за вялой красавицей в голову не приходило.

В храме любви я, видимо, оказался совершенно лишним.

— Расскажи о себе, — попросил я девушку, когда сидеть без дела стало совсем невыносимо.

— Что обо мне говорить, — после очередной долгой паузы ответила она, — я как все.

— Понятно, — только и смог сказать я.

Дольше сидеть и ждать неизвестно что я был не в силах. Встал, размял плечи и толкнул прикрытую дверку. Она не открылась. Я надавил сильнее, она и теперь не поддалась. Это было странно. В этой части дома было так тихо, что если бы кто-то подошел и запер нас снаружи, то я непременно это услышал. Плохо настеленные полы так скрипели при ходьбе, что неслышно прокрасться было нереально. Я чертыхнулся.

— Сейчас отсюда нельзя выходить, — подала голос Прасковья. — Скоро у нас с тобой будет праздник!

— Видел я такой праздник в одном месте, в белых тапочках, — проворчал я, предпринимая новую попытку выйти наружу. Страшно мне не было. Со мной оставалось оружие, так что отбиться от здешних клоунов я мог свободно. Удивляло, кто нас запер, и как ему это удалось.

— Тише, — попросила каким-то больным голосом Прасковья, когда я совсем расшумелся и начал колотить в дверь каблуком, — нас накажут!

— Пусть попробуют, — сердито сказал я, но стучать перестал. Слишком жалок и испуган был ее голосок. — Ладно, подождем еще немного, а потом я все равно выломаю дверь.

Словно почувствовав, что мое терпение на исходе, за наружной перегородкой послышались чьи-то шаркающие шаги, добрались до нашей двери и остановились. Я ждал продолжения. Дверца легко скрипнула и свободно открылась. Опять, как и в прошлый раз, мелькнул огонек свечи, в полной темноте показавшийся слепящим. Он легко дрожал в старческой руке. После того, как я воочию увидел старуху, ничего мистического в ее появлении не просматривалось. Бабка вошла в коморку. Была она такой сгорбленной, что в низкий проем прошла, не согнувшись.

— Заждались, голубки? — добродушно спросила она дребезжащим голоском. — Принесла вам отвар, радуйтесь.

— Спасибо, — поблагодарил я, принимая из ее руки кружку с зельем. — Садитесь, бабушка, отдохните.

— Спасибо, милый, я и впрямь забегалась. Хлопот полон рот, а годы на плечи давят, за ноги цепляются. Пожалуй, чуток погощу.

Старуха, не выпуская из руки свечи, с трудом села на низкую лавку и заерзала, устраиваясь поудобнее. Мне показалось, что, в отличие от остальных обитателей трактира, она вполне нормальная, самая обычная старушка без тяги к всемирной любви. Нужно было воспользоваться ситуацией и попробовать выведать у нее хоть что-нибудь путное. Я торопливо придумывал, как ловчее завести разговор, но ничего сказать не успел, она заговорила сама.

— Ты, милок, сюда доброй волей попал или силком притащили?

— У меня здесь товарищ, Федор, такой высокий стройный парень, ты его, наверное, знаешь. Зашел его навестить, да вот оставили на обед, а теперь, похоже, и на ужин.

— Федю-то? — переспросила она. — Нет, не помню, они здесь всякие, а глаза у меня старые плохо видят, на лица всех и не упомнишь. Вот по голосам, кто долго живет, знаю. У твоего друга какой голос?

Описывать обычные голоса словами я не умел, потому замялся с ответом.

— Не тот ли что пришептывает?

— Нет, Федор говорит нормально, может только слишком гладко, — определил я особенности если не голоса, то стиля речи Годунова. Бабка меня, кажется, поняла.

— Такого помню, он хороший, не грубит старухе.

— А есть такие, что грубят? — быстро спросил я. Мне показалось, что все здешние обитатели одинаково благостные и заторможенные.

— Есть грубияны, как не быть. Старого человека легко обидеть.

— А ты давно тут служишь? — начал я подбираться к интересующей меня теме.

— Ой, милый, и не вспомню, сколько годков! Нынешняя хозяйка еще и не родилась, когда я сюда попала, а с тех пор много воды утекло. Всего я тут навидалась, многие люди сюда попадали.

— Как это попадали, насильно? — задал я наводящий вопрос.

Старуха, похоже, заподозрила подвох и не ответила, сказала:

— Засиделась я с вами, мне уже идти пора, как бы Егорыч не заругался.

— Куда тебе, бабуля, торопиться, а нам тут скучно одним в темноте. Погости еще, я тебе денежку на орехи дам, — предложил я.