Единственной зацепкой была "Лада" и ее мертвый водитель, личность которого я установил без особого труда: некий Осташко Леонид Петрович по кличке Лабух, бас-гитарист оркестра ресторана "Дубок", отсидевший четыре года за угон автомашин.

"Лада" тоже была ворованная и находилась в розыске с прошлого года, но, тем не менее, документы на нее были в полном ажуре, а номера выданы на вымышленную фамилию.

Обыск на квартире Осташко-Лабуха оказался очередной пустышкой. Жил он после отсидки замкнуто, к нему никто не ходил, комнату снимал у чужих людей, пенсионеров, родители его проживали в деревне. Комната была чисто убрана, ухожена – и никаких бумаг, кроме паспорта…

Я шел по кривым закоулкам Ганзовки (поселка на окраине города), издавна пользовавшейся дурной славой среди горожан. Новостройки постепенно поглощали безобразное хаотическое скопление довоенных бараков и мазанок, местами полуразваленных и вросших в землю почти по окна, крытых толем и кусками ржавой жести.

Но все же Ганзовка не сдавалась, упрямо цепляясь за лысые бугры и поросшие чертополохом канавы, жила своей жизнью, темной, тайной и жестокой к чужакам, по недомыслию или случайно забредавшим на ее грязные колдобистые улочки без названий.

Искал я пристанище дружка Лабуха, адрес которого под большим секретом подсказала мне уборщица ресторана, рано состарившаяся женщина с испуганными глазами. "Только никому не говорите, что это я… Христа ради… Очень прошу…" – шептала она мне, дрожа всем телом…

Убогую покосившуюся развалюху, где жил дружок Лабуха, я нашел не без труда. Хорошо, помогли всезнающие мальчишки.

На мой стук долго никто не откликался, и я уже было засомневался в благоприятном исходе моей "экспедиции", как вдруг за дверью послышался кашель и хриплый голос спросил:

– Кто?

– Открывай, увидишь…

– Какого хрена… – проворчал хриплый голос, но дверь отворилась.

На пороге стоял худой, лохматый человек в давно не стиранной голубой майке и "семейных" трусах в цветочек до колен.

– Я тебя не знаю, – подозрительно глядя на меня, сказал он и попытался закрыть дверь.

– Погодь, Лузанчик. – Я придержал дверь. – Разговор есть…

Лузанчик – кличка дружка покойного Лабуха. Фамилию и имя его я так и не смог выяснить, этого никто не знал. Все с незапамятных времен кликали его только так.

– Мент? – хмуро поинтересовался Лузанчик.

– Угадал.

– Имею право не пустить в свою квартиру, – нахально заявил Лузанчик, с воинственным видом загораживая вход.

– Имеешь, – согласился я, широко улыбаясь. – Но не стоит…

– Пугаешь?

– Чего ради? Я же тебе сказал: хочу поговорить. Важное дело, Лузанчик. Очень важное… – Убедил…

Как-то сразу боевой пыл Лузанчика рассеялся, и он, опустив плечи, поплелся внутрь "квартиры", шаркая рваными шлепанцами по грязному полу.

– Ну, – исподлобья глядя на меня, сказал он, усаживаясь на кровать, прикрытую дырявым пледом.

Я не торопился: нашел стул, застелил газетой, сел, стараясь поудобней устроить раненую ногу, осмотрелся.

Пыльно, неуютно, грязно. На плите металлическая коробка из-под шприца; несколько игл лежит на пожелтевшей марле там же.

Перехватив мой взгляд, Лузанчик поторопился надеть пиджак, чтобы спрятать исколотые руки – он наркоман со стажем, это мне тоже рассказала уборщица.

Пауза несколько затянулась, и Лузанчик не выдержал:

– Говори, чего надо. И уходи – я отдохнуть хочу.

– После каких трудов? – ехидно поинтересовался я.

– Не твоя забота.

– И то правда… – согласился я, если честно, мне почему-то было жалко этого изможденного, больного человека. – Ты знал Леху Осташко?

– Нет, – не глядя на меня, отрезал Лузанчик.

– Лабуха… – добавляю я.

Лузанчик упрямо молчит. Затем, видимо, кое-что начинает соображать.

– А почему – знал? – встревожено интересуется он.

– Потому, – отвечаю, пытаясь поймать тусклый ускользающий взгляд Лузанчика. – Чего же здесь непонятного?

– Леха… помер? – наконец поднимает на меня округлившиеся глаза Лузанчик.

– Не то слово…

– Кто? – понимает меня Лузанчик.

– Это и я хотел бы знать, – осторожно отвечаю: не говорить же ему, что именно благодаря мне его дружок отправился в мир иной; правда, своей вины я почему-то не чувствую.

– С-суки… – шипит Лузанчик, вскакивает, что-то ищет.

Находит. Брюки. Торопливо натягивает на худые, журавлиные ноги и снова усаживается на постель. Надолго умолкает, о чем-то сосредоточенно размышляя.

Острый большой кадык Лузанчика, как ткацкий челнок, быстро снует вверх-вниз по тонкой жилистой шее.

– Спрашивай… – через какое-то время совсем охрипшим голосом отзывается Лузанчик. – Я им этого не прощу, – с угрозой добавляет. – Терять мне нечего…

Я понимаю его: Лабух был единственным другом Лузанчика. Это мне тоже известно.

– На кого он работал в последнее время?

– А ты меня на понт не берешь, случаем? – вдруг просыпаются подозрения у Лузанчика. – Не верю я тебе, понял-нет?! – кричит он в истерике.

Я молча достаю из кармана фотографии, отснятые на мосту экспертами ЭКО, и сую под нос Лузанчику. Он жадно рассматривает их, затем резко отворачивается и закрывает лицо руками.

– Так на кого Леха работал? – снова спрашиваю.

– Этого я не знаю… – глухо отвечает Лузанчик. – Леха всегда был скрытным. А я не любопытен. Но уверен, что это штучки Додика… Собака…

– Кто такой Додик? Где живет?

– Если бы я знал…

– Тогда где его можно разыскать? И как он выглядит?

– Жирная скотина метра под два ростом… – с ненавистью хрипит Лузанчик и довольно толково обрисовывает внешность Додика. – Он часто бывает в "Дубке" и пивбаре "Морская волна"…

Лузанчика начинает пробирать озноб. Он ерзает по кровати, нервно потирая ладони, и часто посматривает в сторону плиты, где лежат иглы.

Похоже, пришла пора впрыснуть очередную дозу отравы.

– Уходи, я все рассказал, – в конце концов умоляюще просит меня Лузанчик.

– Спасибо, – благодарю я и поднимаюсь. – Всего…

– Найди Додика… Это все он… Найди… – исступленно хрипит мне вслед Лузанчик.

Я киваю и стараюсь побыстрее выйти на свежий воздух. Едва уловимый запах наркотического зелья, так знакомый мне по афганским духанам и витавший в развалюхе Лузанчика, еще долго преследует меня.

Помочь бы Лузанчику, но как? Со слов уборщицы я знаю, что его принудительно лечили раза четыре. И без толку. Конченый человек.