Я оглядываю заснеженный двор, ища золотые полосы света из окон, голубые тени там, где сугроб, и более глубокие тени там, где наш двор сливается с лесом.

Ее нигде не видно, и сердце подпрыгивает в груди. Перебирая пальцами четки, я выхожу на улицу, готовая начать лихорадочные поиски.

Но потом она выходит из-за деревьев, медленно и целенаправленно направляясь ко мне. Ее голубые глаза встречаются с моими, каштановые волосы идеальными локонами падают на плечи выцветшего синего пальто. Она выросла из этого пальто, но оно ей нравится, а у меня нет денег, чтобы купить другое.

— Почему ты была в лесу? Ты ведь знаешь, что тебе не следует туда возвращаться. Ты должна оставаться там, где мне будет видно тебя из кухни.

Она не отвечает, только улыбается. Улыбка странная, и что-то в ее глазах кажется не совсем правильным. Но крики ребенка теперь громче и неистовее, поэтому я заталкиваю Элли внутрь и мчусь в спальню.

— Тсс, тише.

Я включаю лампу, вытаскиваю Мэри из кроватки и качаю ее. Она обхватывает ртом мою грудь, я сажусь в узкое кресло-качалку и кормлю девочку. Она привередлива и в еде, никогда не бывает довольна, снова и снова отстраняется, чтобы поплакать.

Когда-нибудь это закончится, говорю я себе. Когда-нибудь я снова буду здорова. Когда-нибудь я снова буду счастлива.

Когда Мэри более или менее наедается, я укладываю ее в кроватку, вместе с парой игрушек.

— Элли! — кричу я. — Иди сюда и присмотри за своей сестренкой, ради меня. На минутку.

Она подходит, снова ступая той же медленной, осторожной походкой, по-прежнему не говоря ни слова. Обычно ее четырехлетний язычок никогда не молчит.

— Ты сегодня очень тихая, — говорю я. — Все нормально?

Она кивает — и снова эта странная, зубастая улыбка.

Все хорошо. Ты выдумываешь.

Я выхожу из спальни и направляюсь на кухню. Мне еще нужно почистить несколько горшков — лучше сделать это сейчас, пока они обе бодрствуют и в хорошем расположении духа.

Я снова вижу перед глазами странную улыбку Элли. Слишком широкая, слишком много зубов. А в спальне тихо, слишком тихо.

Вместо того чтобы идти на кухню, я поворачиваюсь и иду обратно.

Как раз вовремя. Чтобы увидеть, как моя дочь Элли меняет свою форму.

Секунду назад это была Элли, голубые глаза, темные кудри, синее пальто. В следующую секунду она превращается в странное, бугристое существо с зеленой кожей, носом-шишкой и заостренными ушами. Существо перегибается через край кроватки, его зазубренные ногти и зеленые когти тянутся к моему ребенку.

Из горла вырывается крик.

Существо поворачивается, между острых желтых зубов вырывается:

— Здесь? Она должна быть на кухне! — шипит оно на меня.

Я хватаю деревянную лошадку-качалку Элли и бросаю ее. Лошадь ударяется о кроватку, сбивая существо на пол, где оно извивается и визжит, а потом исчезает.

Здесь только я, и Мэри, и тихая спальня, и темное дерево лошадки-качалки, поблескивающее в свете лампы.

Где же Элли?

У этого существа была ее форма. Оно одурачило меня, чтобы проникнуть внутрь и забрать ребенка. Но где Элли, настоящая Элли?

Выхватив Мэри из кроватки, я выбегаю на улицу. Пробираясь между пуговицами платья, холод пронизывает меня, и мою кожу, как будто на мне вообще ничего нет.

— Элли!

Прерывистый крик, приглушенный снегом и безмолвными деревьями.

Никто не живет в радиусе десяти минут ходьбы от нашего дома. Только мы.

Я босиком бегу по замерзшему снегу к центру двора и снова зову Элли.

Мэри, всхлипывая, прижимается ко мне, и я понимаю, что сжимаю ее слишком сильно. Я немного расслабляю пальцы.

— Элли, — шепчу я.

В лесу хрустит ветка. И еще одна.

Вспышка красного среди деревьев, сначала тусклая, потом, когда фигура выходит из тени, ярче.

По заснеженному двору шагает темноволосый мужчина, одетый в длинное красное пальто. У него на руках Элли.

Я бегу к нему, желая забрать ее, но у меня на руках ребенок.

— Мать Мария небесная! Где она была? — спрашиваю я, чуть не плача от облегчения.

— Я нашел ее в лесу. Она замерзла, но с ней все будет в порядке

Мелодия его низкого голоса привлекает мое внимание, и я поднимаю на него глаза. Он высокий, немного больше шести футов, и его лицо… интересное — даже не то слово. Наверно, красивое. Как у ангела.

Может быть, он ангел? Так и есть! Ангел-хранитель, посланный присматривать за нами. Возможно, его послал Том.

Я трясу головой, чтобы прояснить мысли.

— Пожалуйста, занесите ее внутрь, если можно.

— Конечно.

Лицо у Элли гладкое, расслабленное во сне, но как только он укладывает ее на диван, я вижу, что губы девочки слегка посинели. А пальцы на ощупь холодные как лед.

— Я… мне нужно взять одеяла, чтобы согреть ее, — заикаюсь я. Кладу Мэри в люльку в гостиной и бегу в спальню за одеялами.

Когда я вбегаю обратно, темноволосый мужчина как раз убирает руку со лба Элли. Я бы поклялась всеми святыми, что слабое золотое сияние задерживается у нее на коже и переливается на кончиках его пальцев. Но в следующую секунду оно исчезает; и когда я касаюсь ее руки, она уже теплая.

Пока он наблюдает за ней, я смотрю на него — на гладкий лоб, на то, как темные волосы падают на него волнами; на прямые черные брови. Под густыми темными ресницами поблескивают серые глаза, такие бледные, что почти светятся. На его смелых скулах и прямом носу россыпь светлых веснушек, похожих на коричневый сахар. А эти губы — тонкие, с сексуальным изгибом.

Он поворачивается ко мне, его серые глаза встречаются с моими.

— Как тебя зовут? — спрашивает он. — Ты напоминаешь мне одного человека, которого я знал очень давно.

Когда я собралась ответить, глаза Элли открываются.

— Мама, — говорит она, садясь. — Что случилось?

Я ничего не понимаю. И начинаю думать, что существо в комнате девочек мне привиделось. Или, возможно, демон все таки был, его прогнало присутствие этого похожего на ангела мужчины, стоящего на коленях рядом с моим диваном, его плечо всего в нескольких дюймах от моего, когда мы оба склоняемся над Элли.

— Я не уверена, что случилось, дорогая, — говорю я. — Но было что-то странное. Думаю, сейчас у нас все в порядке. Как ты себя чувствуешь?

— Голова кружится, а так все хорошо.

— Я принесу тебе теплое молоко, — говорю я.

— Тебя зовут Элли? — спрашивает мужчина, когда я отхожу, чтобы подогреть молоко.

— Как ты узнал? — спрашивает она, широко распахнув голубые глаза.

— Я слышал, когда твоя мать звала тебя. Она тебя очень