полотенце и отправился на голос. Лица обитателей нахмурились. Особенно у седого мужчины с морщинистым лицом. На запястьях его рук – наколки. Знакомые наколки. И лицо его похожее на печеное яблоко, он тоже видел.

– Дядя Саша?!.

– Я тебя знаю? – свел брови к переносице сиделец.

– Ресторан «Журавинка», лето позапрошлого года, – напомнил Борис. – Я с Быком сцепился из-за девушки. Он с пером ко мне полез. Ну, перо я выбил, а его скрутил. Хотел звать милицию, но тут вы подошли и попросили за него. Я согласился разойтись миром. Вы тогда еще бутылку коньяка на мой столик передали.

– Было такое, – хмыкнул дядя Саша. – Обзовись-ка.

– Борис Коровка.

– По какой статье закрыли?

– Двести первой, часть вторая.

– Ну, пацан ты резкий, – дядя Саша улыбнулся уголками темных губ. – Здесь по первой ходке?

– Да.

– Тогда не понимаю. К нам зачем тебя засунули? Люди здесь серьезные сидят, все на зоне не по разу побывали. И статьи у них другие.

– В несознанку я пошел, – сказал Борис, – вот следак и обозлился. Обещал, что посижу тут с вами – и не в том признаюсь. Мент поганый!

– Беспредельщик, – подтвердил сиделец. – Что там в твоей сумке?

Борис стал выкладывать на шерстяное одеяло, принесенное с собой добро. Десять пачек «Примы» – пачки вскрыты и проверены. Следом колбаса в бумаге. На куски порезана небрежно, криво – проверяли при осмотре. Вдруг внутри заточку спрятал? Чай в бумажных пачках, спички и конфеты-леденцы. Шоколадные сидельцам не положены, как и сигареты с фильтром.

– Угощайтесь! – предложил авторитету. – Хлеба только нет.

– Ну, черняшки мы найдем, – хмыкнул дядя Саша. – А за курево благодарю. Наше кончилось вчера, нового пока не передали.

– Забирайте все! – сказал Борис. – Не курю я. Для людей принес.

– Правильный пацан! – одобрил дядя Саша и распорядился: – Щавлик, стол сооруди. Поедим как люди, Боря грева нам принес…

Спустя час Борис лежал на нарах, листая в памяти события последних дней. Две очных ставки, на которых напавшие на него студенты безбожно врали, а Пинчук их только поощрял. На возражения не обращал внимания и в протокол не внес. Борис не стал его подписывать. Инспектора такое не смутило, он просто сделал в документе нужную отметку. Борис рассчитывал, что следователь разберется, но тот с ним встретился лишь для того, чтобы уточнить детали дела.

– Здесь все неправда, – сказал Борис, горя надеждой. – Студенты на меня напали, а не я – на них. Они же пьяные в дымину были, приемник мне разбили. Поговорите с участковым и с дружинниками, они все видели. Пускай расскажут.

– Показания свидетелей и потерпевших, имеющиеся в деле, свидетельствуют об обратном, – пожал плечами лейтенант.

– Они сфальсифицированы Пинчуком. Он приходил ко мне домой и уговаривал отказаться от претензий к Григоровичу, ведь у того отец – секретарь горкома партии. Я отказался, тогда он и состряпал дело.

– Не клевещите на сотрудника милиции! – возмутился лейтенант. – За это можно и привлечь. Рекомендую вам признать вину. Суд это примет во внимание.

– И добавит срок, – сказал Борис. – А я сидеть не собираюсь. Тем более что не за что. Я не согласен с обвинением.

– Вы можете об этом написать, – пожал плечами лейтенант и придвинул протокол. – Имеете такое право.

Борис и написал. И то, что дело в отношении его сфальсифицировано, не забыл упомнить. Лейтенанту это не понравилось, потребовал, чтобы он исправил, грозил, что пожалеет. Борис уперся, потому, наверное, и оказался в камере с рецидивистами. Сейчас же, вспоминая это, он поражался, с каким спокойствием бездушная милицейская машина крутила жернова. Всем на Коровку было наплевать. Но милиционеры в форме – тоже люди, и под мундирами у них – сердца, а там должно быть сострадание или, на худой конец, хотя бы чувство справедливости. Однако нет… Почему? Ведь в СССР имеются законы, их исполнение навроде контролируют. Прокуратура, суд, над ними – партия. Система дала сбой, или она так и работает, ломая судьбы своих граждан, когда те вдруг попытаются напомнить ей о справедливости?

Сейчас Борис не удивлялся, что СССР распался. В той жизни многие писали в интернете, и не только в нем, что случился заговор, инспирированный Западом. Его агенты СССР и развалили. Враги добились своего. Но взять хотя бы те же США. У них, что, нет врагов? Ага. Да пиндосов ненавидит вся планета! Когда Нью-Йорке взорвали башни-близнецы и там погибли тысячи людей, во многих странах ликовали. На улицах плясали… Где только пиндосы не обосрались! Вьетнам, Ирак, Афганистан… Из всех убрались восвояси. И что, Америка распалась? Да хоть бы хны! Выходит, что устройство США покрепче будет, чем у СССР. Хотя советские газеты убеждают, что нет в мире лучше и справедливее страны, чем Союз республик нерушимый. Здесь все для человека. Ну да, конечно. Один из них сейчас кукует в камере, куда попал по сфальсифицированному обвинению.

Боялся ли Борис? На удивление, не очень. Да, временами страх накатывал. Попасть на зону очень не хотелось. Тогда он вспоминал пророчество монаха. Тот предсказал ему клевету с узилищем, и им реченное сбылось. Но далее монах предрек, что Бориса ожидает искушение мирскою славой. В колонии его не испытать, а это означает, что сидеть не будет. Пускай менты пришили дело, но у него имеются друзья, которые помогут. С этой мыслью он уснул…

***

Немолодой мужчина в костюме и рубашке с галстуком переступил порог комнаты, где обитали следователи. Прихрамывая, прошел к середине кабинета. Пока он двигался, Мурин разглядел на пиджаке его медаль и орден. Еще – ортопедический ботинок на одной ноге.

– Матвей Моисеевич Коган, адвокат, – представился вошедший. – Мне нужен следователь Мурин.

– Это я, – встал лейтенант. – Рад видеть вас, Матвей Моисеевич.

– Мы знакомы? – поднял брови адвокат.

– Нет, – лейтенант смутился. – О вас нам на юрфаке говорили.

– Надеюсь, не ругали? – улыбнулся Коган.

– Нет, что вы! – закрутил головой следователь. – Хвалили. Лучший адвокат республики. Чем обязан вашему визиту?