был по-прежнему полупустым, свободных мест – хоть отбавляй. Я присел на скамейку и стал доедать два холодных, переставших быть вкусными пирожка с горохом.

В этот момент я и увидел в дальнем углу лежавшего на полу грузного, немолодого, далеко за пятьдесят мужчину. Несколько раз он пытался встать, дотянуться рукой до подоконника, чтобы ухватиться, и каждый раз сползал вниз.

Остальные его то ли не замечали вообще, то ли просто равнодушно скользили взглядом и отворачивались. Я уже хотел подойти к нему, и тут в зале появились менты. Оглядевшись, они прямиком направились к этому мужику, и один из них с размаху дал ему ногой под ребра.

– Давай, вставай, алкаш! – сказал он. – Здесь лежать не положено!

– Плохо, мне товарищ! – тяжело дыша, проговорил мужик. – Мне бы врача, что ли…

Он был совсем не похож на алкоголика, этот человек. Во всяком случае, не в моем преставлении. Одет он был во вполне приличное черное пальто, и лицо у него было совсем не алкашеское. Очень ясное, умное и доброе, а не испитое лицо.

– В вытрезвителе тебя вылечат! Давай, вставай! Думаешь я тебя на себе буду до машины тащить?! – и мент еще раз пнул его под ребра, отчего мужик захрипел и окончательно завалился на пол.

Что там скрывать – я боялся ментов, очень боялся. Но и смотреть на то, как ни за что-ни про что избивают человека, и, как мне показалось, хорошего человека, было для меня, тогдашнего, выше моих сил.

Не знаю, как бы я поступил в этой ситуации сегодня, спустя сорок лет – с возрастом мы становимся все более душевно тупее и равнодушнее. Но тогда я подошел к ментам, дернул одного из них сзади за рукав и сказал:

– Зачем человека бьете? Не видите – плохо ему! Надо «скорую» вызвать…

– А ты кто, бл…дь, такой? – посмотрел на меня другой мент. – Чего не в свое дело лезешь?!

– Никто. Просто человек…

И тут его рука больно впилась в мой локоть.

– Ну-ка, пошли со мной, человек. Узнаем, откуда такой заступничек у алкашей вызвался! – сказал он.

– А ты пока разберись с этим! – велел мент напарнику, кивнув на распростертое на полу тело.

Так я второй раз за время поездки оказался в отделении милиции, где дежурный милиционер заявил, что разбираться со мной он будет завтра утром, а пока мне придется посидеть в КПЗ.

Еще через пару минут за мной захлопнулась железная дверь, и я оказался в длинной камере с высоким потолком, в которой не было ничего, кроме узкой деревянной лавки. Даже не помню, была ли там знаменитая параша. Все это было настолько неожиданно, настолько несправедливо, что я забарабанил в дверь и закричал:

– За что, сволочи?! Я ничего не сделал! Выпустите меня отсюда!

Барабанил я до тех пор, пока за дверью не стал проворачиваться ключ, и появился мент, который и сам был, как мне показалось, хорошо под градусом.

– Будешь шуметь, – сказал он, – получишь таких пизд…лей, что всю жизнь кровью харкать будешь. А потом я тебя еще из этой в общую камеру переведу, и ты не представляешь, что там с тобой могут сделать. Так что лучше сиди тихо! Ясно же сказали: утром разберемся!

Говорил и выглядел этот сержант так, что я сразу понял: это тебе не Белиджи и не «товарищ капитан». Этот и в самом деле может отмудохать так, что мало не покажется, а значит, лучше вести себя тихо.

Я растянулся на лавке, в первый раз за эти дни заняв горизонтальное положение. Перед глазами все стоял тот мужик на полу, и то, как картинно, с оттяжкой его били под ребра. Что будет утром, я не знал, но на всякий случай придумал легенду, и так и заснул, повторяя ее, словно хотел убедить самого себя, что все именно так и есть…

Разбудило меня лязганье замка, и затем, не дав умыться, меня провели в кабинет, где сидел молодой хмурый лейтенант. На вопрос о возрасте я сказал, что мне пятнадцать лет, так что никаких документов у меня быть не могло. Дальше точно не помню – вроде я что-то плел насчет того, что еду к тетке в Ростов, сошел с поезда, отстал – в общем, какую-то невероятную чушь, поверить в которую было невозможно.

Но этому лейтенанту было явно по барабану, кто я, что я, куда я еду. Он просто сказал, чтобы я валил отсюда как можно скорее к своей тетке, и меня отпустили, абсолютно ничего не проверив, не поинтересовавшись, когда я в последний раз ел и есть ли у меня деньги на билет.

– А что с тем мужиком, с вокзала? – решился я спросить лейтенанта, прежде, чем уйти.

– С алкашом-то? Да окочурился он еще вчера вечером вытрезвителе! Ну иди, и чтобы через час духу твоего в городе не было!

Он сказал все это так спокойно, словно речь шла не о человеке, о какой-то дворовой кошке.

Да, это точно были не Белиджи и даже не Дагестан. Это уже была Россия, с которой мне еще только предстояло познакомиться поближе.

На вокзале я обратил внимание на большую компанию ребят и девчонок с рюкзаками, явно моими ровесниками. Прислушавшись к разговорам, я понял, что не ошибся – все они были из одного десятого класса и сейчас ехали куда-то на пикник. У одного парня была гитара, и, пока они ждали поезда, он стал перебирать струны и что-то мурлыкать.

Я подумал о том, как было бы здорово, если бы я умел играть на гитаре – тогда я бы сейчас подошел к этим симпатичным ребятам, попросил дать на минуту инструмент, тронул бы струны и запел: «Корабли постоят – и ложатся на курс! Но они возвращаются сквозь непогоду…»

И тогда все девочки тут же стали бы таять, я бы стал для них своим, мне бы тоже дали ломоть маминого пирога с мясом и луком, а затем и взяли бы с собой на пикник. Я даже представил, как все это будет…

Но проблема заключалась в том, что я не умел играть на гитаре. Да петь и подпевать мне не стоило, так как от я природы совершенно лишен музыкального слуха. Кроме того, мне всегда было трудно знакомиться с людьми, самому сделать первый шаг кому-то навстречу.

Поэтому я просто пошел на перрон курить и ждать поезд.

И вот тут на меня накатило. Я вдруг снова вспомнил того мужика в углу, его голос «Плохо мне товарищ», и