Ривер остановилась возле самой двери и обернулась.

— Намного больше, чем тебе, — грустно ответила она, смахивая с лица выбившуюся из-под заколки прядку.

— И все-таки, сколько?

Сама не знаю, почему я к ней прицепилась — возможно, мне просто неприятна была мысль о том, что мной командует кто-то младше меня?

Она посмотрела мне в глаза и отозвалась:

— Я родилась в 718 году в Генуе, это в Италии. — Ривер улыбнулась и добавила: — Но это ничего не меняет.

— Угу, — глубокомысленно согласилась я, но она улыбнулась мне в последний раз и закрыла за собой дверь. Хорошо еще, что я вовремя прикусила язык и не выпалила первое, что пришло мне в голову: «Ни фига себе, какая вы старая!»

Когда Ривер ушла, я рухнула на кровать и вдруг почувствовала, что смертельно устала. Нет, я тут чужая. Это место излучало покой, мир, волю к переменам и силу постоянства. А я была смертоносным японским сюрикеном, со свистом летящим по миру. Я была бедой. Ледяное отчаяние сдавило мою грудь, и весь мой прекрасный план вдруг показался мне до смешного жалким. А ведь это был единственный выход, до которого я смогла додуматься! Господи, как же я влипла!

В комнате было тепло. Скосив глаза, я увидела под подоконником небольшой металлический радиатор. Сев на кровати, я сбросила кожаную куртку и тяжелые мотоциклетные ботинки и сразу почувствовала себя намного легче, свободнее и уютнее. На мне был толстый мужской свитер с горлом, и когда я машинально подтянула ворот повыше, прикрывая шею, то сразу почувствовала себя совсем хорошо.

Только я хотела закрыть глаза, как раздался стук в дверь.

— Открыто, — раздраженно крикнула я, думая, что это горничная. Я уже успела заметить, что в этом странном доме все двери без замков. Весьма экстравагантное решение.

Дверь распахнулась, и в комнату вошел Скандинавский бог. Я уставилась на него из-под полуопущенных ресниц, мучительно пытаясь понять, почему это лицо кажется мне таким смутно-знакомым, и почему я никак не могу поймать это ускользающее воспоминание. В одной руке у бога был мой чемодан, весивший больше меня.

Бог без видимого усилия внес чемодан в комнату и поставил к стене.

— Вот, это твое.

— Спасибо, я как раз собиралась спуститься за ним.

Умирая от стыда, я села на постели. На этот раз я отлично знала, как выгляжу со стороны. В моей жизни бывали периоды, когда я выглядела по-настоящему красивой. Вообще-то, у меня для этого есть все данные — правильные черты лица, пухлые губы, красивые глаза, высокие скулы и все прочее. Время от времени, если постараться, я могу быть настоящей красоткой.

Беда в том, что в последний раз я старалась лет сорок назад или даже больше. Сейчас я с мучительной ясностью видела себя со стороны — худая, как анорексичка, на голове лохматое крысиное гнездо, вы крашенное в неестественно-черный цвет. Я была похожа на наркоманку или доходягу, мучительно выздоравливающую после жестокой холеры. Да еще одета, как побирушка, в первые попавшиеся под руку более-менее чистые тряпки. Короче говоря, даже не знаю, что нужно было сделать, чтобы выглядеть еще хуже.

Надеюсь, вы понимаете, каково мне было сидеть вот так перед ослепительно-прекрасным Скандинавским богом с его сияющей бронзовой кожей, идеально уложенными каштановыми волосами и янтарными глазами цвета сладкого хереса, который я как-то пробовала в Грузии?

Вечно юный бог был в меру высоким, сильным и мускулистым, причем его мышцы не выглядели компенсацией каких-то скрытых комплексов, а мужественные черты лица не были ни слишком грубыми, ни чересчур слащавыми. На переносице у него виднелся едва заметный бугорок, похожий на след от давнего перелома, и этот маленький изъян делал его красоту совершенной в том высшем смысле, который у японцев носит название ваби-саби[1].

Где же я все-таки видела его лицо? Неужели я могла забыть такую красоту, от которой перехватывает дыхание?

Он выглядел так, словно ему было на меня наплевать, и как ни печально, это делало его еще более привлекательным.

— Как тебя зовут? — как можно небрежнее спросила я.

— Рейн.

Рейн? У них тут какая-то экологическая секта, где принято называться «природными» именами?[2]

— А я Настасья.

— Я знаю.

В нем не было ни капли тепла или дружелюбия. Интересно, что привело его сюда? Неужели он тоже сбился с курса, как я? И ему тоже есть, что скрывать? Мне вдруг ужасно захотелось узнать его историю и убедиться, что она еще хуже, чем моя собственная.

— Ладно, спасибо, — буркнула я, смущенная его неприязненным отношением.

— Ривер просила сказать тебе, что ужин у нас в семь.

С этими словами он вышел и почти бесшумно прикрыл за собой дверь. Я хотела спросить, где именно подают этот ужин, но побоялась, что он предложит мне идти на запах.

Когда бог ушел, я снова повалилась на кровать, но спать мне совершенно расхотелось. На сердце стало совсем погано, потому что теперь я точно знала — ничего у меня не получится. Если мне нужно было убедительное доказательство, то этот богоподобный Рейн мне только что его предоставил.

Здешние постояльцы, по-видимому, только и делают, что творят добрые дела и с толком проживают каждый день свой бесконечной жизни. Но это все не по мне. Я просто пыталась сбежать от тьмы, которая окружает все, к чему я прикасаюсь. Я пыталась спрятаться — от Инки, от себя, от своего прошлого, настоящего и даже будущего.

Инки. Невольно поежившись, я потерла плечи и спрятала ладони в мягкие рукава свитера. Наверное, сейчас он ломает голову над тем, куда же я подевалась. На протяжении многих лет мы с Инки виделись или хотя бы перезванивались каждый день. Интересно, он тревожится за меня? Что думает о моем бегстве? Будет ли пробовать меня разыскать?

Я не могла вернуться. В этом я была абсолютно уверена. Но и остаться здесь я тоже не могла. Ладно, проехали. Отъемся пару деньков, отосплюсь пару ночей, а потом — прощай, детка, прощай. В конце концов, у меня осталось не так много того, что стоило бы спасать!

Сан-Франциско, Калифорния, США. 1967год.

— Иди сюда, я хочу, чтобы нас щелкнули вдвоем! — закричала Дженифер, дергая меня за рукав шелкового индийского жакета.

Я перекинула через плечо роскошную волну золотистых волос и засмеялась: — Вполне разделяю твое желание! Мы с Дженифер встали у широкого подоконника и дружно улыбнулись в объектив поляроида, который держал Роджер. Снизу, из переполненной гостиной, доносились раскаты хохота. На дорогом проигрывателе крутилась пластинка с песней «Восемь миль над землей», повсюду горели свечи и ароматические палочки, а новая световая пушка бросала на стены дрожащие психоделические отсветы.