Сцена, где герой мочится на любовницу, конечно, смутила. Остальное – хорошо, понравилось.

У Фёдора не было сил возражать.

– Писатель-то наш поплыл, – хмыкнул Борщевиков.

– Вова, не хами, – отозвался Карцев.

– Дорогой мой, разве я хамлю?

Слова доносились будто из сумки. Фёдору живо представилось: он идет по улице и несет сумку, в которой лежат отрезанные головы и разговаривают друг с другом.

Голова Борщевикова. Зизи, поедешь со мной на север?

Голова Зофии. Мы же и так на севере, Вова.

Голова Карцева. Между прочим, на фестивале в Омске я получил главный приз за мой фильм «Щекотунчик».

Голова Борщевикова. Название как у гей-порно.

Голова Карцева. И мне там два раза отсосали. Сначала уборщица…

Голова Зофии. А можно я не буду это слушать?

Голова Карцева. Простите, Зофия. Что естественно, то не противно Богу.

Голова Борщевикова. У меня запор шестой день.

Голова Зофии. Вова, ты прирожденный соблазнитель.

Затем голова Карцева соединилась с телом, он навис над Фёдором и потряс за плечо:

– Федь, клуб закрывается, уходим.

– Сначала ссым, – отозвался Фёдор.

В туалете его вырвало в писсуар. По стенке он добрался до раковины, умылся, отсморкался и отплевался. У входа наткнулся на Борщевикова, сделал полшага в его сторону и сильно толкнул плечом.

– Полегче! – крикнул тот. – Уважаемый, вы забываетесь!

«Пидрила», – подумал Фёдор.

Карцев ждал на улице.

– Ну чего, поехали по домам? Теперь у нас работа. Не до кутежей.

«У меня», – снова подумал Фёдор, а вслух сказал:

– Борщевиков твой – червяк. Опарыш.

– Он вовсе не мой. Да и представление мне не понравилось. Я ни хера не понял.

– А где Биби?

– Она умерла, Федь.

– Тьфу, не Биби, а Зизи.

– Думаю, для тебя она Зофия. И, может, даже с отчеством.

– И где она?

– Домой поехала. Успокойся. Ты во всем прекрасен, но о ней тебе лучше забыть.

Фёдор пожал плечами:

– Да я просто так спросил.

Они вышли на набережную. Ночь выдалась сухая и прохладная. Карцев вызвал такси.

– Жень, – сказал Фёдор. – А ты говорил, к лучшему, если Панибратов не даст денег.

– Что же, отказываться теперь? – пожал плечами Карцев.

– Я не знаю, о чем писать, – сказал Фёдор. – Думал, он мне подскажет, а он не сказал.

– Кто – он? Бог?

– Панибратов, конечно.

– А. Федь, придумаешь. Ты же почти гений.

– Почему «почти»?

– Чтобы нос не задирал, – хмыкнул Карцев.

Приехало такси.

По дороге домой Фёдор почему-то вспомнил, как в детстве ему удаляли аденоиды. Операцию делал толстый бородатый мужик в холодной операционной, стены которой были покрыты белым кафелем. Федю запеленали в простыню и уложили на кресло-кушетку. Медсестра сказала:

– Без наркоза?

– Парень крепкий, выдержит, – ответил хирург. – Ну-ка, открой рот.

Он сунул Фёдору в глотку инструмент, похожий на вилку, полез куда-то вверх, зацепился и дернул. Раздался громкий хруст. Фёдор уронил голову на грудь. От боли он не мог даже плакать. Из ноздрей лилась кровь и капала на простыню с подбородка.

– Теперь второй, – сказал хирург. – Поднимите ему голову.

– Все хорошо, маленький, – тихо произнесла медсестра и подняла ему голову.

Второй аденоид чуть не убил Фёдора. Он провалился в дыхательные пути. Матерясь, хирург доставал его щипцами. А кровь лилась, лилась, лилась. И бледная медсестра держала голову холодными пальцами.

– Жень, слушай.

– А? – сонно отозвался Карцев.

– Что такое пол-Фёдора?

– К чему это ты?

– Борщевиков твой сказал.

– Говорю, он не мой. А пол-Фёдора – это то же, что полкарасика или полшишки.

– При чем тут Фёдор?

– Откуда я знаю, Федь?

– А еще есть полбарсика, – подал голос таксист.

У Львиного мостика Фёдор вылез из машины. Хмель наполовину выветрился. Набережная была пуста. Свет горел лишь в некоторых окнах. Фёдор закурил и снова опьянел. Табачный дым плыл над черной водой. Пришла непонятная грусть. Он достал смартфон, написал Инне, что вернулся домой, потом включил музыку. Заиграла песня группы «Егор и Опизденевшие» – «Плюшевый мишутка».

Фёдор начал тихонько подпевать, подавился дымом и закашлял. Сунул поющий смартфон в карман и поплелся к дому. Из-за угла вырулил пустой самокат и прокатился мимо. Захотелось догнать его, вскочить и мчать сквозь ночь, навстречу осеннему ветру. Но желание было мимолетным. И нужной прыти он не ощутил.

13

Его опять разбудили стоны. Фёдор открыл глаза и в полумраке увидел потолок. Близилось утро. В комнате было холодно. От окна тянуло сквозняком. Крапал дождик, постукивая о стекло. Ворковали проснувшиеся голуби, и Фёдор вспомнил, что там, над потолком, не соседская квартира, а чердак. Может, и правда бомжи поселились? Надо будет сходить проверить. Но что он с ними сделает? Выгонит? Скорей они сами его выгонят, да еще и отлупят. Или прирежут. А звать ментов как-то неудобно. Главное, бесполезно.

Фёдор замерз и натянул плед. Сон пропал. Мешало похмелье и беспорядочные мысли. Вспомнился вчерашний вечер. Он хоть и напился, но вел себя прилично. К Зофии не приставал, не говорил похабных шуток. Она ему понравилась – красавица восточного типа, с уютным запахом и шелковистой кожей. Кажется, и он ей приглянулся. Фёдор слегка затрепетал, и это не было похмельной трясучкой. Может быть, обсудив договор, они посидят в кафе, выпьют по рюмке, и он, поборов смущение, тронет невзначай ее руку.

В голову лезли глупые, пока еще невинные фантазии. Например, как он смешит ее и заглядывает в приоткрытый рот. Или легонько гладит средним пальцем прозрачную кожу на тыльной стороне ее ладони. Фантазировать дальше он не решился.

Выбравшись из-под пледа, Фёдор вышел на кухню и умылся. За окном плавал сумрак. Закурив, он поглядел на Львиный мостик. Тот был похож на черно-белую фотографию. Поискал коньяк, но вспомнил, что его допил Карцев.

Инна всегда злилась, когда Фёдор пьянствовал. Стоило ей унюхать даже самый легкий выхлоп, как начинался скандал.

– Я не собираюсь ложиться с пьяным, – кричала она. – Ни в каком смысле! Ложиться с пьяным мужиком – себя не уважать!

И уезжала к себе домой.

Впрочем, был период, когда он не пил ради нее полтора года. Оказалось, это не так уж сложно. Но потом Инна устроила на пустом месте сцену ревности, раскидала вещи и умчалась, хлопнув дверью. Помаявшись, Фёдор сходил в магазин и купил бутылку пятилетнего «Бастиона». Коньяк этот имел сильный запах шоколада. Какой-то кондитерский. Но Фёдор все равно его выпил в течение вечера. И даже сходил за добавкой. Утром Инна приехала мириться, увидела, что он с похмелья, и закатила новый скандал. Пить он стал тайком от нее. Чувствовал себя бесхарактерным трусом. Но побороть себя не мог. Собираясь в Петербург, уже знал, чем