Сам он был не местечковый и не жил в еврейской среде с ее специфическими обычаями. Он был коммунист, рабочий из Варшавы и больше общался с поляками, чем с евреями.

– Трусы! – поддержал его Шубаев-Калимали. – Идут, как бараны на бойню.

– Слабаки! – откликнулся Цыбульский. – А мы уйдем без них! Вот так охрану свернем…

И он обхватил щуплого Лейтмана, показывая, как он свернет шею охране.

– Одной рукой шею сверну!

Однако Лейтман не разделял его энтузиазма. Освободился из объятий здоровяка, сердито буркнул:

– А тебя с вышки пулеметом!

Семен Розенфельд заметил:

– Даже если они согласятся с нами сотрудничать, они всегда будут думать только о том, как тебя использовать. Постараются с нашей помощью вырваться из лагеря, а потом бросят. Они тут все знают, могут найти убежище в любую минуту.

Его поддержал Аркадий Вайспапир:

– Да, товарищи они ненадежные. И это еще если согласятся.

Теперь все высказались и смотрели на Печерского в ожидании – что скажет он? Лейтман выразил общую мысль, когда спросил:

– Что ты решил, Саша?

Александр оглядел друзей, сказал:

– Да, мы силачи. Мы намного сильнее их. А без этих слабаков – нам никуда. Семен прав – мы тут всего два дня, а они здесь уже все знают – и в лагере, и вокруг него. Так что это не они нас, а мы их используем.

Остальные молча кивнули. Они доверяли своему командиру. Главным фактором была их решимость – бежать во что бы то ни стало. Они не собирались ждать, когда эсэсовцы решат их судьбу и поведут в газовую камеру. И они, в отличие от своих более робких товарищей, не строили иллюзий, что, дескать, «хорошие специалисты немцам всегда пригодятся». Они уже поняли, что нацисты стремятся уничтожить всех евреев поголовно. Правда, им не была известна в деталях нацистская доктрина уничтожения «расово неполноценных» народов и групп населения. Они не знали, что их приравняли к цыганам или к безнадежно больным людям. Но одно они знали твердо – что рассчитывать могут только на себя.

И после обеда им, словно нарочно, напомнили, что их ждет. Прибыл новый состав откуда-то из Западной Европы. Снова играл оркестр, снова комендант торжественно встречал «гостей» на вокзале. А спустя полчаса толпу голых людей уже загоняли в «душевую». Печерский и его товарищи наблюдали за этой сценой из сада, куда их привели работать. Отсюда было хорошо видно, как прибывшие заходят в «душевую». Спустя несколько минут оттуда донеслись крики детей и взрослых. Но их заглушал гогот гусей, которых как раз в это время выгнали во двор.

– Нарочно гусей выгоняют, чтобы крики заглушить, – сообщил Лейтман. – Мне земляк сказал, он на кухне работает.

– Все продумали, дьяволы! – зло сказал Калимали. – Орднунг!

– Орднунг-то орднунг, а наблюдение сейчас ослаблено… – заметил Лейтман и выразительно посмотрел на Печерского – что он скажет?

А поскольку руководитель пока молчал, Цыбульский добавил:

– До леса здесь двести метров. Немцы заняты. Охрану у ограды уложим топорами…

– Саша, ты что, не хочешь? – наседал Лейтман. – Думаешь об остальных? А они о нас думают? Сложили ручки: «Вот ваша квитанция, пан…» Тьфу!

Цыбульский снова заговорил:

– Дело к зиме. Зимой следы на снегу остаются, и вообще зимой труднее в лесу. Надо сейчас!

И они снова в ожидании смотрели на своего командира. Тогда он наконец открыл рот и сказал:

– Если вы мне доверяете – ждите и молчите. Придет время – все скажу.

Печерский понимал нетерпение, владевшее товарищами. Но в то же время помнил, что произошло накануне с людьми, пытавшимися бежать из лагерного сада. Да, они могли бежать в любой момент – но что толку? Они погибнут, не успев даже глотнуть желанной свободы. С таким же успехом можно кинуться на эсэсовцев в самом лагере. Может, кого-то из них и удастся убить. Но остаться в живых – точно не получится. Чтобы побег был успешным, к нему надо готовиться…

На следующий день на станцию пришел не комфортабельный пассажирский поезд, а товарный состав из северной Польши. Оттого и встречали его совсем по-другому. Не было ни оркестра, ни квитанций на сданные вещи. Когда открыли двери, капо и вахманы кнутами стали выгонять из вагонов грязных, обессиленных, измученных жаждой людей. Особо усердствовали толстый капо Берлинер и великан Отто. Но и офицеры-эсэсовцы не отставали. Вагнер и Нойман с пистолетами в руках ходили из вагона в вагон и добивали выстрелами тех, кто уже не мог встать. А один из офицеров, белокурый красавец Зигфрид Гринхаус, в элегантном мундире и зеркально начищенных сапогах, развлекался – наугад, не целясь, стрелял по толпе евреев. От него с ужасом шарахались.

Комендант Первого лагеря Френцель по обыкновению, шел вдоль строя приезжих, отбирая мастеровых. Перед ним выскочил бойкий энергичный Шимон:

– Я сапожник, господин офицер! Делаю модельную обувь. И починить могу…

– А я портной! – вторил ему Юзеф. – Спросите любого в Избице – он вам скажет, какой Юзеф портной!

И в доказательство он распахнул полу пиджака, демонстрируя набор инструментов – игл, ножниц.

– Самые лучшие шляпы, котелки, кепи! – рекламировал себя Ицхак.

– А я шорник, у меня все работы с кожей, – раздался голос Мойше.

Френцель кивал головой, делал знак мастеровым отойти в сторону. Эти люди пока избегали уничтожения. Они были нужны великому рейху.

Обершарфюрер сделал еще шаг, миновал какую-то девушку, которая стояла молча и ничем себя не рекламировала… и вдруг замер на месте. Обернулся. Теперь он оценил красоту девушки. Кажется, именно такую он видел в своих мечтах! Да, именно такую! И вот теперь этот идеал женской красоты явился ему в лагере уничтожения. Явился в образе еврейки. Какое издевательство для него, преданного идеалам национал-социализма!

– Кто ты? – спросил Френцель девушку.

Девушка не успела ответить – к коменданту подошел Зигфрид Гринхаус. Заметив, что комендант застыл, будто завороженный, он похлопал его по плечу, возвращая к реальности. И Френцель, чтобы не давать повода к насмешкам (уставился на еврейку, надо же!), прошел вместе с Гринхаусом дальше. Но, уходя, сделал знак девушке, чтобы она присоединилась к отобранным мастеровым.

А тут, в рядах мастеровых, происходило прощание. Те, кто был отобран комендантом, прощались со своими родственниками. Правда, прощались не навсегда, а на какое-то время. Никто не знал, что им уготовано. Пока что речь шла о том, чтобы провести порознь несколько дней.

Шляпник Ицхак расставался с сестрой, худощавый портной Юзеф – со своей полной женой и целым выводком детей. А ювелир Шломо, совсем еще мальчишка (ему недавно исполнилось пятнадцать) – с отцом и маленькой сестренкой Ривкой. Ривка повисла у брата на шее.