«Так вот какой ты человек!» – подумал я. И с того дня я фактически вступил в группу, руководителем которой был капо Блятман. У него я постигал науку подпольной работы, науку выдержки и терпения. У него учился, как готовить побег…

– Ты что, хочешь сказать, что и у нас в лагере есть подпольная группа, которой руководит кто-то из капо? – спросил Лео.

– Не знаю, – отвечал Печерский. – Я тут всего несколько дней, а уже год ты имел возможность приглядеться к каждому капо и вахману, узнать, что это за люди. Вот и скажи мне: нет ли среди них подпольщика?

Лео задумался, потом решительно покачал головой:

– Нет таких. Есть более жестокие, есть менее. Есть глупые, есть поумнее. Но таких, кто вели бы работу против немцев, нет. Я бы наверняка заметил.

– Значит, нам остается надеяться только на себя, – заключил Александр. – На свою наблюдательность и умение находить слабые места противника.

– И что, ты нашел такое место?

– Да, кое-что я высмотрел, – сказал Печерский. – Есть участок, свободный от мин. Он находится за хозблоком.

– А часовые? – спросил Лео.

– Мои ребята рассчитали: там пулеметы не достают, если не вставать в полный рост.

– Слава богу! – воскликнул Лео.

– Скажи, – спросил Печерский, – команда, что в саду работает – там есть твои люди?

– Да, там работает Рувим, – кивнул Лео. – Завтра он принесет садовые ножницы – столько, сколько нужно.

Печерский удовлетворенно кивнул и заключил:

– Завтра ночью перережем проволоку и побежим к лесу.

Он собирался еще что-то сказать, и тут заметил, что Люка положила голову ему на плечо и даже прикрыла глаза – будто спит. Со стороны они правда выглядели влюбленной парочкой…

В тот день заключенные получили еще одно доказательство жестокости гитлеровцев – как будто этих доказательств было еще недостаточно. В мужских бараках за неделю заболели 18 человек. Они уже несколько дней не выходили на работу, и для выздоровления им требовалось еще несколько дней. Однако этого времени им не дали. Капо доложил коменданту Первого лагеря Френцелю о наличии больных, и тот приказал всех ликвидировать.

После обеда в барак явилась расстрельная команда – двенадцать охранников, вооруженных автоматами. Они начали пинками поднимать больных людей с нар и выгонять их наружу. Все понимали, куда их поведут, что ждет больных.

К одному из больных пришла навестить его жена. Она была хорошей портнихой и потому не была уничтожена вместе с остальными женщинами. Увидев, что ее мужа повели на уничтожение, она закричала:

– Убийцы! Я знаю, куда вы его ведете! И меня заберите с ним. Не хочу жить без него! Слышите, подлецы, – не хочу!

Ее желание выполнили – их увели вместе. Спустя короткое время со стороны крематория донеслись выстрелы…

…В сортировочном бараке разбирали вещи убитых за день евреев. Барак выглядел, словно какой-то склад или магазин: повсюду высились горы одежды, обуви, сумок, зонтиков. А на столах лежали драгоценности, часы и более мелкие вещи, вроде перчаток. В углу горела небольшая жаровня – на ней сжигали фотографии и документы; немцам они были не нужны.

В барак то и дело заходили эсэсовцы. Заходили по делу и без дела. Их тянуло сюда, будто магнитом. Многие из этих новых «властителей мира» в прошлом вели довольно бедную жизнь. Им были недоступны такие дорогие, красивые вещи, которые они видели здесь.

Вот и сейчас огромный, краснолицый обершарфюрер Вагнер рассматривал щегольские кожаные перчатки. Взял их со стола, натянул… Но было заметно, что перчатки не лезут на его огромные ручищи.

А вахман Отто, расставшись на минуту со своим бичом, надел на каждый палец по золотому кольцу. Он шевелил пальцами и любовался…

– Моя мама такие только на витрине видела, – сообщил Отто сослуживцу. – Мы к этой витрине и подойти боялись. А у жидов вон сколько такого добра! Как говорится, с собой на тот свет не заберешь. Вот и не забрали…

– Уже не у жидов, – поправил его оберст Бекман. – Уже у великого рейха.

Он отобрал у Вагнера перчатки, надел их сам.

– Не порть вещь, Вагнер. Вот мне они как раз. На мои аристократические ручки…

– Опять мимо меня… – с сожалением произнес Вагнер.

Тут Бекман заметил на столе серебряный могендовид – цепочку с шестиконечной звездой Давида. Подкрался к Вагнеру и надел тому цепочку на шею. И воскликнул:

– Да ты просто красавчик! Еврейский красавчик! «Пожалте, господин, в Третий лагерь, на дезинфекцию…»

Все немцы, находившиеся в бараке, рассмеялись этой шутке, найдя ее очень остроумной. Один только Вагнер не смеялся. Сорвал с себя цепочку со звездой, швырнул на стол. Зло сказал Бекману:

– У тебя аристократические ручки? Откуда? Ты же на стройке работал с моим братом?

…А Френцеля в эту минуту не интересовали ни перчатки, ни драгоценности, снятые с убитых евреев. Он пришел в этот барак, чтобы вновь увидеть девушку, встреченную на вокзале. Девушку своей мечты… Вот она, стоит возле огромной кучи одежды, сортирует ее согласно полученной от капо инструкции. Лицо ее серьезно, на нем не выражаются никакие чувства – не видно ни страха, ни раздражения, ни усталости. Такое бледное, такое прекрасное лицо…

Тут девушка почувствовала устремленный на нее взгляд, подняла глаза – и увидела коменданта. Френцель шагнул к ней, спросил:

– Как тебя зовут?

– Сельма, – ответила она.

Френцель подошел к ней вплотную. Взял ее ладонь в свою руку, легонько сжал.

– Сельма… Сельма… – повторял он услышанное. – Разве это еврейское имя?

– Я не знаю, – ответила девушка.

– Как оно переводится?

Сельма слегка помедлила с ответом, и Френцель начал стискивать ей пальцы. Сжимал все сильнее и сильнее – и делал это с серьезным лицом, словно был занят нужным делом. Сжал еще сильнее, и девушка вскрикнула от боли. А по лицу коменданта пробежала судорога удовольствия. Девушка выдохнула:

– Тишина! Сельма означает тишина!

Карл Френцель отпустил ее руку, погладил ее как ни в чем не бывало. Сказал:

– Работай хорошо, Сельма.

И вышел.

…А рядом, возле стола с драгоценностями, трудился ювелир Якоб. Работы для него как ювелира пока не было, и его послали в сортировочный барак отбирать золотые изделия. Якоб разбирал кучу вещей, складывая золото с драгоценными камнями отдельно, без камней отдельно, серебро и мельхиор в особые кучки. Он трудился без остановки и вдруг замер. Из груды вещей он выудил обручальное кольцо. Такое знакомое… Он повернул его, посмотрел внимательнее… Нет, сомнений быть не могло – это кольцо делал он сам. Это было кольцо его жены, кольцо Ханны. Но Ханна никогда не снимала кольцо в душе! Она и на ночь не всегда его снимала. Ей нравилось это колечко, сделанное руками мужа. И вот это кольцо лежит здесь, среди сотен чужих вещей. Но это значит… значит…