А как он лихо делает у барина кальеру! Ему и двадцати пяти годочков еще нетути, а уж в камер-лакеи вышел. До камердинеров рукой подать, а камердинер есть кто? Камердинер есть второе лицо после барина и господин всем лакеям и дворовым.

Колоколец у двери известил о прибытии гостя.

«Семушка возвернулся», — подумала радостно Лизавета, но потом отклонила эту мысль: для Семена слишком рано.

«Верно, черная лекарка пожаловала, что вчерась приходила», — решила горничная и пошла открывать.

Она не ошиблась.

Неожиданное послание. — Как доблестно воевал с турками и как потом попал в экспедицию Тайных розыскных дел капитан-поручик Татищев. — Гений сыска обер-секретарь Степан Иванович Шешковский и его методы дознания. — Исповедь ротмистра Нелидова. — «Баба-знахарка», или странная женщина Турчанинова.

Милостивый государь Павел Андреевич!

Обстоятельства мои сложились так, что я нахожусь под домашним арестом. Посему, не имея возможности посетить Вас лично, посылаю Вам сию записку с убедительнейшей просьбою как можно скорее посетить меня в доме моего отца для крайне важного разговора по делу, имеющему как разрешение вопроса жизни и смерти моего батюшки, так и спасение моей чести.

Ротмистр Андрей Нелидов

Татищев пожал плечами и надел мундир. Накинув шинель и треугол, вышел из дома. Собственного выезда у него, увы, не было, и не то чтобы не позволяли средства — поднатужившись, можно было бы и обзавестись, — просто не имелось привычки пускать пыль в глаза, да и служба обязывала поменьше быть на виду. Даже Степан Иванович Шешковский не имел собственного выезда и всегда брал извозчика.

Возков и саней становилось все меньше. Колеса карет и экипажей освободились от полозьев, что означало явную близость весны. Правда, еще несколько недель будет длиться погодная неразбериха: не зима, не весна, а невесть что, но все равно, даже в Северной Пальмире зиме приходит конец.

Павел Андреевич взял извозчика, коротко приказал:

— На Садовую, дом Нелидовых.

Тронулись. Ехать было недалеко, но все равно Татищев успел впасть в раздумье, которое всегда навевала на него дорога. Нет, он не стал думать о странной записке и о том, что случилось с ротмистром Нелидовым и его отцом, — зачем гадать, когда через малое время он все узнает от ротмистра. Думал он о покойном Шешковском.

Именно ему был обязан Татищев своей службой в Тайной экспедиции. Ему и, в какой-то степени, Юсуф-паше.

* * *

Куда может лежать дорога новоиспеченного поручика и недавнего воспитанника Шляхетского корпуса? На феатр военных действий. Надобно скорее испытать себя на прочность, узнать, чего ты стоишь, отличиться!

Татищев вспомнил, как в мечтах своих он, восемнадцатилетний поручик, представлял себе, как, приняв командование после ранения ротного командира, поднимает солдат на штурм Измаила:

— Ребятушки, за мной!

И бегут турки, мелькая полосатыми шальварами, побросав фески и свои кривые сабли! — мечталось ему. Он впереди всех со своими солдатами врывается в неприступную крепость, и после недолгой схватки сам Мехмет-паша, тоскливо уронив голову на грудь, отдает ему свою саблю.

Он представлен самому светлейшему князю Потемкину. Тот собственноручно вручает ему золотую шпагу с надписью «За храбрость». Барабанная дробь, сияющие лица сослуживцев, сухое рукопожатие генерала Суворова:

— Поздравляю капитан-поручиком, Павел Андреевич. Для меня честь служить вместе с вами!

Действительность оказалась совершенно иной. Покуда поручик писал рапорты с просьбою направить его в действующую армию, генералы Суворов, де Ривас, Львов и Кутузов взяли Измаил, завершив турецкую кампанию девяностого года. Война близилась к концу, а рапорты его не имели никакого продолжения.

Наконец в феврале следующего года пришел ответ: поручик Павел Андреевич Татищев направляется в Южную армию под командованием генерала князя Репнина, для чего ему, поручику Татищеву, следует прибыть при полном военном снаряжении в распоряжение генерала Кутузова в селение Тулча.

Что есть российские дороги в конце зимы и весной — про то разговор особый и места требующий весьма пространного, а пера скептического, ежели не сказать язвительного. Да и не дороги то вовсе, а едино направления к местам следования, не более. Словом, когда Татищев добрался из Петербурга до селения Тулчи, генерала Кутузова там уже не было: ушел на Добруж.

Поручик двинул в Добруж, но Кутузова не оказалось и там: он переправился через Дунай и пошел на Бабадагу, где, по данным полковой разведки, стоял большой турецкий отряд.

Делать нечего, поручик Татищев, растерявший к тому времени пустые амбиции и как-то разом повзрослевший, двинулся на Бабадагу. По дороге в одной из харчевен прямо на его глазах случилась драка: двое в платье румынских крестьян били третьего смертным боем. Благородный Татищев вмешался в драку, но было уже поздно: живот третьего был взрезан от пупа и до самой груди кривым турецким ятаганом. Убийцы убежали, и взрезанный остался умирать буквально на руках у Татищева. Он все время просил пить и тщетно пытался заправить вывалившиеся кишки обратно в живот. А потом, за несколько мгновений до предсмертной агонии, поведал Павлу Андреевичу, что при штабе командующего Южной армией генерала Репнина имеется некто капитан-поручик Касымбек, родом перс. Касымбек подкуплен лазутчиками Юсуф-паши с целью убиения генерала.

Раненый умер, а поручик Татищев отправился на Бабадагу.

Он нагнал отряд Кутузова пятого июня, когда генерал, днем раньше разбив турок у Бабадаги, шел на соединение с основными силами Репнина, форсировавшего Дунай у Галаца.

Татищева представили Кутузову, и, после назначения в первую роту полка князя Львова, поручик приватно доложил ему о заговоре против Репнина. Тотчас в ставку командующего армией ускакал порученец с пакетом, и, как оказалось позже, весьма вовремя: капитан-поручик Касымбек был взят днем того самого дня, вечером коего или ночью должно было случиться покушение на командующего, в чем злоумышленник после дознания с пристрастием и признался.

Седьмого июня, на заре, отряд генерала Кутузова, как обычно, поднялся на ноги от залпа пушек. Отслужив молебен и подкрепившись кашею, двинулись на Мачин, крепость Юсуф-паши, со взятием которой можно было принудить Турцию пойти на мирные переговоры и наказать ее за нарушение мира отнятием плодороднейших земель между Бугом и Днестром.

Подъехали к холму, густо поросшему лесом. За небольшой лощиной начинался большак.

Только ступили на него — саженях в сорока вьючный верблюд навстречу. Рядом с ним пешим ходом человек в чекмене и тюрбане; идет спокойно, будто совесть его чище снега на вершинах Карпатских гор. Ну, верблюд и верблюд, мало ли торговцев таковую животину имеют. А животина сия тем временем по приказу погонщика опустилась на колени, башку свою страхолюдную склонила, а на горбу — пушка легкая! И фитилек уже тлеет. А потом — мать честная! — как ахнуло громом, и кончилась военная кампания для поручика Татищева, потому как несколько ранений он разом принял, а одно так и вовсе тяжелое. Едва выжил. И ведь что обидно: когда дым рассеялся, ни верблюда, ни человека в чекмене уже не было, ибо при нужде скачет сия горбатая животина, коли разохотится, не хуже, нежели кавалерийская лошадь.