— Почему?

— Не могу объяснить, боюсь, ты не поймешь. Знаешь, почти всем людям свойственно волноваться без причины, переживать, испытывать страх перед неведомым, непредсказуемым будущим.

— Но с нами же все и так ясно, нам ничего не надо предсказывать, нам хорошо вместе!

— Для меня не все так просто, поверь. Мне в голову постоянно лезут мрачные мысли, хочу я того или нет. Обычно они приходят по вечерам, перед сном. Это из-за них я принимаю столько снотворного.

— Надо же… А я-то думал, ты пьешь таблетки, чтобы поскорее заснуть.

— Я пью их с единственной целью — заглушить собственные мысли. Ты не представляешь, какое облегчение я испытываю, когда они начинают действовать, какое это счастье хотя бы на время отключиться и потерять над собой контроль. Снотворное — наркотик, к которому привыкаешь быстрее, чем к сигаретам, а я так давно его принимаю, что уже не помню, когда начала. Однако я никогда не забуду ту ночь, когда попробовала от него отказаться. Я словно побывала в аду, моя голова была готова взорваться от бессчетного количества роившихся в ней мыслей и образов. Главное свойство снотворного в том, что оно подавляет мысли, не дает тебе думать. Если же оно недостаточно сильнодействующее, тебя затягивает в водоворот подсознания, где ты порой узнаешь о себе такое, о чем лучше и вовсе не знать. Самое худшее, что все это происходит перед сном, когда ты наиболее беззащитен. Моя попытка самостоятельно бороться со своими мыслями потерпела полный провал. Отныне таблетки — мое единственное оружие. Порой мне кажется, что снотворное заменяет взрослым колыбельные, которые им когда-то не допели в детстве.

И тогда я понял, почему Алиса каждый вечер пела нашему сыну перед сном. Она делала это не только для того, чтобы усыпить его. Она делала это, чтобы защитить его, оградить от будущего, в котором бы ему предстояло вести войну с самим собой. Колыбельная придавала ему сил, помогала стать человеком.

Недавно Бог изобрел новый фокус, и каждый раз, когда он его проделывает, я едва ли не лопаюсь от смеха. Он слегка видоизменяет внешность Лео, стоит мне наклониться над его кроваткой. В первый раз, откинув край одеяльца с его личика, а я обнаружил, что вместо носа у моего сына выросло свиное рыльце. В первую секунду я оторопел, но, разобравшись, что к чему, хохотал так, что чуть не умер. С тех пор Бог регулярно проделывал такие штуки, каждый раз выдумывая что-нибудь новенькое. В последний раз, например, он украсил его небольшой бородкой, точь-в-точь как у меня. С ней он выглядел таким забавным милашкой! Ну просто вылитый я, разве что еще смазливее!

Если для меня Лео главный источник счастья, то для Алисы он основной источник проблем. Думаю, все это из-за того, что она слишком сильно его любит. Вопреки моим ожиданиям, ее страхи не только не рассеялись, но, напротив, переросли в настоящую манию. Она не может спокойно сидеть на месте, когда он рядом, — все суетится и хлопочет над ним, будто курица-наседка. Такое необычное поведение начало вызывать во мне серьезные опасения. Ее родители говорят, что она просто чересчур заботливая мать, и ни в чем ее не упрекают. Похоже, они в этом понимают больше, чем я. У меня же просто руки опускаются, и порой я уже не знаю, плакать мне или смеяться над ее причудами. Каждый раз, перед тем как выйти с ним на улицу, пусть даже на несколько минут, она одевает его так, будто собралась на Северный полюс.

— Он же простудится, ты ведь даже не представляешь себе, как легко дети могут заболеть, — объясняет она мне.

Стоит только столбику термометра за окном опуститься ниже отметки плюс пятнадцать, как мой сын превращается в малютку эскимоса, укутанного с ног до головы так, что он даже не может пошевелиться. Когда я интересуюсь у Алисы, откуда у нас в доме взялся этот детеныш мумии, она лишь замечает, что мои шутки в данном случае абсолютно неуместны. Перед уходом она прихватывает с собой внушительных размеров сумку, набитую продуктами и лекарствами, — «на всякий случай, мало ли что». Я безусловно с ней соглашаюсь и признаю, что этих запасов им с лихвой хватит, чтобы продержаться дней десять в бирманских джунглях и тому подобных непригодных для жизни местах. На это она закатывает глаза и делает такое лицо, что я сдаюсь и больше уже ничего не говорю. Заключительная сцена разворачивается в машине, где она по полчаса проверяет и перепроверяет, исправен ли ремень безопасности и нет ли в нем скрытых дефектов, ускользнувших от ее пристального взора при предыдущем осмотре, и хорошо ли пристегнуто детское кресло. Чтобы удостовериться в этом, она каждый раз что есть силы дергает за ремень, и я не удивлюсь, что, когда в один прекрасный день он и впрямь оторвется, она воскликнет: «Вот видишь, я же говорила, что он неисправен!»

В конце концов мне пришло в голову спросить совета у Бога. Уж если мне не под силу ее вразумить, то, может, хотя бы у него получится.

— Послушай, будь добр, поговори с Алисой. Думаю, ей станет легче, если она будет знать наверняка, что с Лео ничего не случится…

— Нет. Это даже не обсуждается.

— Ну пожалуйста, прошу, сделай это ради меня! Ты же знаешь, она умная и достойна встретиться с тобой не меньше моего.

— Ни в коем случае. Она не готова. В ней нет той причины, которая есть в тебе и о которой я расскажу как-нибудь позже. Раз я говорю нет — значит, нет. И не упрашивай меня больше.

— Ну хорошо. Тогда, может быть, ты ей что-нибудь незаметно внушишь, и она перестанет так пессимистично смотреть на вещи? Ты же можешь сделать ее поспокойнее, разве нет?

— Конечно могу, но не буду.

— Почему?

— Потому что всегда предоставляю людям право свободы выбора. Это мой принцип. Я никогда не влияю на ваши решения, вы мне не игрушки.

— Но на мои решения ты влиял!

— Не вполне. Впрочем, сейчас разговор не об этом.

— Согласен, но уж коли ты утверждаешь, что с Лео все будет в порядке, значит, тебе наперед известно, что с нами со всеми будет и, следовательно, никакого права свободного выбора у нас нет!

— Это совершенно разные вещи. Я знаю ваше будущее благодаря своей власти над временем и пространством. Для меня времени не существует, и точно так же оно останавливается для тебя, когда мы вместе. Я же на это время переключаюсь в «человеческий режим», так сказать, иногда мне это необходимо, чтобы лучше вас понимать. Впрочем, так я поступаю крайне редко, иначе представляешь, что бы было, если бы я ощущал течение времени так же, как и ты? Я бы с ума сошел, ибо потенциально я вечен.

— Как это «потенциально»? Может, ты и будущего никакого не знаешь? Может, ты мне вообще все наврал?

— Я никогда не утверждал, что владею тайной абсолютного будущего, я говорил, что знаю жизнь человека с момента его рождения, поскольку именно длиной человеческой жизни измеряется глубина моего предвидения. К примеру, в данную секунду я вижу будущее на сто тридцать четыре года вперед, до того момента, когда умрет самый старый из ныне живущих на земле людей. Понимаешь, о чем я? Иными словами, сейчас я знаю лишь то, что будет происходить с этой самой секунды на протяжении еще ста тридцати четырех лет, и так будет до тех пор, пока не появится на свет другой ребенок, которому суждено прожить еще дольше. А вот, кстати, и он. Это японец, его назовут Сигеру, и он проживет целых сто тридцать шесть лет, так что теперь мое знание будущего распространяется на сто тридцать шесть лет вперед. И с появлением каждой новой жизни все меняется.